4 «Не человеческая раса»

«Евреи, несомненно, раса, но не человеческая. А.Г.»

Не бросайтесь в меня тухлыми яйцами за цитирование А.Г.: автор сам использовал эти слова в качестве эпиграфа к своей книге. Интересно, какие мысли бились в голове Арта Шпигельмана. Что он хотел сказать своим графическим романом, в котором слова Гитлера довел до отвратительного абсолюта?

Внешне история очень проста: Арт Шпигельман расспрашивает своего отца Владека, желая по его истории сделать комикс о Холокосте. Владек, собственно, и рассказывает, как выживал в войну, а Арт за ним записывает. Между разговорами о прошлом они выясняют отношения и вообще всячески пытаются разобраться в себе. Банально? Пожалуй.

Не могла не вспомнить фильм о польско-еврейском пианисте Владеке Шпильмане; снят по его послевоенным мемуарам польским евреем Романом Полански, так же пережившем Холокост. Самый личный фильм о Холокосте из всех, что я знаю.

История Владека Шпигельмана действительно очень банальна, как и большинство историй выживших – и умерших. Но писатель и художник позволил себе своеобразные отступления от канона; они раздражают, вызывают вопросы, именно они – основа этой книги, а вовсе не прямолинейная исповедь Владека. Кажется, от «книги памяти» (простой рассказ о том, что было) он уходит в исследование проблемы расизма и, к сожалению, делает неутешительный вывод: расизм жив и будет жить еще очень долго в людских головах, он – вечная болезнь человечества, и даже тот, кто стал его жертвой, может потом занять позицию своих мучителей.

Чувствуется, какой конфликт терзал автора за работой. Сложные отношения с отцом так и не отпустили его. Его словно разрывали противоположные чувства: он хочет рассказать о боли своего отца, но делает его неприятным, местами откровенно отталкивающим. Чего только стоит эпизод с Владеком, который приходит домой к любимой девушке и втайне от нее начинает копаться в ее вещах, находит таблетки и думает: «Она что, больная? Мне такой не надо!» Хотя минуту назад он размышлял, как ему с ней хорошо и как он хочет на ней жениться. Эту ситуацию можно изобразить по-разному, тут же она вызывает брезгливость. Или самолюбование героя в первой же главе, когда он описывает влюбленную в него девушку – с каким восторгом он говорит о себе (за мной бегали толпами!), а ее описывает отвратительно, не забывая заметить, что у нее нет приданого (а будущая жена очень богата… нет-нет, я ничего плохого не хочу сказать, все по тексту).

Пожилой Владек вызывает еще более негативные эмоции. Можно было бы списать на Холокост и лагерь, но верно говорит его вторая жена Мала: «Все наши друзья пережили этот ужас, но никто не стал таким, как он». Он бесконечно тиранит своего сына (выбрасывает без спросу его личные вещи, обманным путем заманивает к себе в гости, вообще прививает сыну чувство вины: он, родившийся после войны еврей, виноват перед погибшими в захваченной Польше…). Так же он тиранит свою новую жену (прошлая покончила с собой, и я ее понимаю). Он отвратительно мелочен, карикатурно скуп, трясется при одной мысли, что надо потратить лишний цент (даже на сына и жену никогда не потратится!). От такого желчного, скаредного, мрачного типа хочется держаться подальше. С одной стороны, это оживляет историю, но с другой – мешает сочувствовать герою в линии о Холокосте.

Что сильно смущает в книге – это поистине нацистское деление национальностей по разным животным. Евреи – это мыши, немцы – кошки, поляки – свиньи, французы – лягушки. Это может показаться забавным, необычным авторским приемом – если отметать этические вопросы (и да, выбор не самый удачный – мыши у большинства людей не вызывают симпатии, а вот котиков любят практически все; мыши все-таки вредители, не зря же на них ставят мышеловки). Самое… неправильное, связанное с делением на разные биологические виды, – это невозможность физиологического сближения и появления потомства. Именно это была главная (расовая) головная боль нацистской пропаганды – как внушить людям, что можно воспроизводиться только в рамках своей национальности? Можно представить себе семейный союз еврея и немца, если еврей – это мышь, а немец – кошка? Но в реальности еврей и немец, и поляк, и русский, мы все – один биологический вид, мы можем жениться и иметь потомство, и ребенок от такого союза будет обычным человеком; это основа современного гуманизма – что мы все равны, смешение кровей естественно, метисы такие же люди, не хуже и не лучше остальных.

Зачем же автор комикса показывает нам события глазами нацистов? Ах, нет, он показывает события глазами своего отца. Это Владек, главный герой, по-расистки делит людей на замкнутые сообщества. Евреи у него – это какая-то автономная группа, люди не стремятся выйти из нее, они обречены быть среди «своих» даже вне войны; так же главный герой описывает и остальные национальности – но это крайне поверхностный подход. На самом деле, Шпигельман затрагивает одну из причин, почему евреи вечно были гонимы в Европе (нет, не потому, что они в Христа не верили!): евреи до последнего пытались быть «сами в себе», неохотно шли на контакт с местным населением, если эмигрировали (например, в Германию или Польшу), то старались не вливаться в чужую культуру; были магазины для «своих», кафе и клубы для «своих». Лишь ближе к мировым войнам евреи стали более открытыми, стало больше «светских» евреев, которые вливались в общественную жизнь своей страны, считали себя больше немцами/поляками/французами – по месту рождения, а не по расовым и религиозным признакам. Участились межнациональные браки. Но вот это впечатление о евреях, как о замкнутом сообществе, сохранилось – и именно это сделало возможным трагедию Холокоста. Если бы евреи были крепче связаны с коренными народами, хоть с теми же немцами, Холокост был бы невозможен: ведь все бы уже друг с другом передружились/перемешались. Процесс смешения уже был запущен, но оказался не настолько интенсивен, чтобы спасти евреев. История же Владека рассказывается с устаревшей позиции, которая как раз и была одной из предпосылок трагедии. В мире Владека не должно быть смешанных браков и потомства от них (мыши, свиньи и коты, помните?). Невольно, но рассказчик соглашается с позицией нацистов (мы разные просто по факту рождения!), не понимая, что это мнение и тащит его народ к гибели.

Не зря Шпигельман в самой кульминации вводит в повествование двух персонажей: свою жену-француженку и случайного попутчика-афроамериканца. Франсуаза просит нарисовать ее не лягушкой (как француженку), а мышью; Арт вспоминает, как она не понравилась отцу из-за национальности; она говорит, что стала иудейкой, чтобы только смилостивить Владека, чтобы хоть так стать более-менее достойной его сына-еврея; даже случайные знакомые-евреи допытываются у Арта: «А что, твоя жена, значит, не еврейка? Как же так?». Замечательная толерантность, не так ли? А потом Владек кипит злостью от их темнокожего попутчика: «О боже, черный сидит рядом с нами! Как вы это позволили?» А на возмущение сына и невестки, что это расизм и так же, как у нацистов, отвечает: «Да ведь нельзя сравнивать черных и евреев (типа евреи намного лучше)!»

Такие, казалось бы, мелочи добавляют объема повествованию, хотя и делают его неприятным. Шпигельман не показывает евреев «белыми и пушистыми»; наоборот, он отыскивает в них изъяны, которые сближают их с немцами, или американцами, или русскими. Нет плохих немцев и хороших евреев. Все плохи. И автор словно бы спрашивает: может быть, сложись иначе обстоятельства – и еврей (или кто-то еще) занял бы место своего палача?..