5 История взросления

Стиль Елизарова узнается с первых строк. Достаточно прочитать одну его книгу, чтобы потом его уже ни с кем нельзя было перепутать. Елизаров представляет хорошее продолжение классической русской литературной традиции, очень гармоничным образом компонуя традиционный повествовательный стиль с постмодернистским сюжетом и легким трэшем.

Одним из основных приемов, которым он пользуется — смешение реальности и бреда. Легкое вплетение фантастичного, нереального, иллюзорно-бредового происходит очень аккуратно, что этого перехода даже не замечаешь. Наверное, это можно бы даже назвать магическим реализмом, если бы не общая бредовость всего происходящего и советский антураж… ну, сами понимаете, какое волшебство и магия могут быть посреди панельных домов рабочего района? Если уж что-то и выбивается из полотна реальности, то это как минимум галлюцинации, белая горячка, бред, но уж точно не магия или волшебство.

Елизаров очень точно передает атмосфер девяностых. Рабочий район, обычная рабочая семья, уличные хулиганы, провинциальная школа, какие-то мелки детали и вещи, которые очень объемно дополняют картину. Елизарова наверняка можно назвать художником быта девяностых, причем эту объемность картины он создает исключительно маленькими, но очень точными деталями, словечками, реалиями, которые очень точно маркируют время и место.

Прием смешения реальности и какого-либо потустороннего мира, зазеркалья, встречается не впервые в литературе. У того же Пелевина в рассказе «синий фонарь» происходит схожее по своей структуре развитие сюжета (да и вообще во всем его творчестве)… наверное, абсурдность происходящего в советском союзе и в первое постсоветское десятилетие было настолько бредовым, что нельзя это было воспринимать как реальное. Тонкая грань между реальностью и вымыслом постепенно размывается и в один момент она становится неотличима, два мира сливаются в одну бредовую реальность, где реальность бредова, а бред реален.

Еще интересным приемом выступает некая рекурсивность сюжета, когда герою начинают показывать «мультики». Вообще, сама игра слова и его смыслов тут тоже играет интересную роль и, наверное, отсылает одно к другому и обратно. Ненастоящие мультики, которые вовсе не мультики, становятся мультиками, которые становятся подмененной реальностью и уже перестают быть мультиками. Мультик в мультике про мультик. Такой вот даунгрейд реальности до нарисованной истории, а потом подмена реальности этим сюжетом.

Еще этот текст можно воспринимать как рассказ о взрослении и принятии мира взрослых. Мир иллюзий, детский субъективный маленький мир постепенно рушится о реальность, ребенок выходит из своего мультика в мир реальный. Дети растут, иллюзии рушатся. Всегда происходит слом. В некоторых культурах это намеренная инициации, но сейчас обрядовость из нашей жизни (почти) пропала, и явно ожидаемая инициация происходят незапланированно, отчего становится более шокирующей и болезненной. Такой слом и происходит с нашим героем, перенося его из одного мира детства в мир взрослых.