4.5 «Всё тонет в фарисействе…»

После блестящей экранизации с Вией Артмане меня как-то не тянуло читать роман. А зря: книга-то оказалась просто замечательной. Вот за что люблю Моэма, так это за неоднозначность трактовок и характеристик, за умение балансировать на полутонах, тонко передавать целую палитру внутренних движений героев, за ироничную интонацию в повествовании.

Джулия Лэмберт – выдающаяся театральная актриса, находящаяся в расцвете своего таланта. Она играет вдохновенно, с огромной самоотдачей. Джулия уже немолода, но рука не поднимается написать «стареющая», как значится в некоторых аннотациях и рецензиях, да и в самом тексте романа. У неё есть муж, сын, любимое дело, успех у публики. Казалось бы, чего еще желать?

Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что она никогда не была по-настоящему по-женски счастлива. Майкл – хороший муж, верный друг, но совершенно бесстрастный человек (собственно, по этой причине и не смог стать хорошим актёром). Как же Джулии холодно рядом с ним! А какой он зануда! Честолюбив, осмотрителен и бережлив до скупости. Никудышный актёр, но прекрасный администратор. Бесспорно, такие люди тоже очень нужны в театре, но прозаичность и рассудочность Майкла с годами всё больше и больше бесят Джулию. С сыном нет истинного взаимопонимания, он считает мать, и не без основания, законченной эгоисткой («У тебя никогда не было времени ни на кого, кроме самой себя»). А внешне всё прекрасно, и в семье, и в театре, и в общении с людьми из общества.

У героини сложные отношения с реальной действительностью: «Говорят: игра – притворство. Это притворство и есть единственная реальность», «Только символ реален» (прямо платоновская мысль о мире идей, символов и мире вещей с утверждением приоритета первого над вторым!). Показательны ощущения героини перед выходом на сцену: «Джулии предстояло перейти из мира притворства в мир реальности». То есть для неё театр – это жизнь вокруг, а не то, что происходит непосредственно на подмостках. В её мировосприятии всё смешалось: ей кажется, что любимая многими актриса – это лишь иллюзия, истинная же её сущность – героиня пьесы, которую она играет. Не наоборот! Актёрство вошло в плоть и кровь Джулии. Чувства, стремления, собственные переживания – всё приносится на алтарь искусства. Лишь на сцене она чувствует себя хозяйкой положения, властительницей своей судьбы. «Ее игра важней любого романа на свете». И действительно, реальная жизнь постоянно подменяется театральным действом, всё происходящее воспринимается сквозь призму театральной условности. Например, обольщая Чарлза, героиня ловит себя на мысли, что ее последняя фраза хороша в качестве реплики «под занавес», и вообще в этой мизансцене очень бы кстати пришёлся камин (!!!). Джулия и в обычной жизни всегда продумывает свои слова, с безошибочным актёрским чутьём «приурочивает жест к слову».

Героиня вынуждена заводить знакомства с лондонской знатью, ведь её фото с этими важными дамами и благородными господами – отличная реклама для театра. Но боже мой, как же она, зарабатывающая свой хлеб нелёгким трудом, презирает этих богатых бездельников! В общении с ними Джулия блестяще использует свой дар перевоплощения. Вот уж где театр так театр! Так, она мастерски разыгрывает роль невинной добродетели с лордом Чарлзом Тэмерли. Её отношения с людьми, миром строятся по схеме: она – художник, творец, а все остальные – всего-навсего зрители. Подлинная актриса, она способна вдохнуть жизнь в любой образ. «Иногда Джулия чувствовала себя божеством». Любопытно, что в финале ракурс смещается: посетители ресторана воспринимаются Джулией как актеры, разыгрывающие перед нею пьесу, а сама она – как зритель, наблюдающий за происходящим на сцене. Вот уж воистину, «весь мир - театр»!

Моэм показывает, насколько лицемерие въелось в общество. Здесь все – актёры: и Майкл, упорно поддерживающий реноме любящего супруга, но давно не испытывающий к жене горячих чувств, и Чарлз, долгие годы мастерски втиравший Джулии очки, изображая безнадёжно влюбленного, и Долли, скрывающая жгучую ревность за светской любезностью. Я уж не говорю о Томе Фэннеле: роман с известной актрисой льстит его самолюбию, открывает доступ в светские гостиные, куда он, человек заурядный и тщеславный, страстно стремится попасть. А разве сама Джулия всегда искренна?

Ее сын Роджер задыхается в этой атмосфере всеобщего притворства, жаждет правды, утратил веру в искренность и честность. Он упрекает мать в том, что она всё время играет: «Эта привычка – твоя вторая натура», «Из какой это пьесы?», «Ты не существуешь». Но весь парадокс в том, что для Джулии-актрисы игра и есть жизнь! Вне игры она жить не умеет. Можно счесть это профессиональной деформацией. А можно – особым мироощущением художественной натуры. Вот она объясняется с Томом словами из какой-то пьесы. Вот автор приводит ее внутренний монолог – отповедь Долли, – и снова это выглядит весьма театрально («Джулия улыбнулась при мысли, какую сцену она разыграет с Долли»). Лицедейство обнажают и традиционные для сцены, но перенесённые в жизнь реплики героини a parte, «в сторону» (моё любимое: «Милочка! (Старая корова!)»). Вот Джулия радуется, что сцену (это её слово!) разрыва с Томом провела с беззаботной весёлостью, сумев скрыть свою боль и отчаяние. Боль брошенной женщины, молодость которой, увы, прошла. При этом в не меньшей степени, если не в большей, в ней оскорблена не женщина, а актриса. Так что грань между реальной жизнью и сценической, театральной для героини весьма специфична.

Героиня воспринимается зрелой женщиной, но вовсе не стареющей, и не только потому, что ей нет и пятидесяти. При всём наличии жизненного опыта Джулия не утратила интереса к жизни, здорового любопытства, какого-то азарта. Многое из того, что с нею происходит, она квалифицирует как приключение, увлекательное и будоражащее воображение. Само это слово встречается в романе очень часто. Приключение для Джулии – не только давний эпизод с молодым человеком в поезде в Канн, не только роман с Томом (чувства к которому были горячи и искренни) или поход на Эдвард-Роуд для проверки собственной сексапильности. Приключение – это и новая пьеса, и напряженная сценическая репетиция, и театральная премьера, и вечер в светском обществе, упоительную власть над которым ощущает актриса. То есть сама жизнь и есть такое притягательное приключение.

В финале Джулия не выглядит проигравшей. Ведь что бы ни происходило в её судьбе, с нею остаётся её Театр. Её место силы, единственное прибежище от жизненных бурь и треволнений, способ обрести свободу, избавиться от боли и тревог. Остаётся её талант – «неведомая ей духовная субстанция, озарение, которое, казалось, нисходило на неё свыше», «дух, который играл на ней, как скрипач на скрипке». И просыпается вдруг горячая симпатия «к этой огромной безымянной толпе, к публике», дарующей ей возможность творческого самовыражения. Правда, ироничный писатель тут же сбивает излишний пафос: последняя фраза героини – не о любимом театре, а об обожаемом … бифштексе.