4

Книги Гроссмана: «Глюкауф» и «Степан Кольчугин» прочитал еще в школьные годы. Особого впечатления они на меня не произвели, и я о нем забыл. Позже я понял, что мне «помогли» его забыть. У писателя сложилась тяжелая творческая жизнь. Всю войну он пробыл военным корреспондентом газеты «Красная звезда», побывал практически на всех фронтах, в том числе и в Сталинграде во время сражения за этот город, и не только. Гроссман был в числе корреспондентов, первыми ступивших в освобождённые советскими войсками концлагеря Майданек и Треблинка.
Во время немецкой оккупации Бердичева мать писателя Екатерина Савельевна была переселена в гетто и 15 сентября 1941 года расстреляна в ходе одной из акций уничтожения еврейского населения в Романовке.[14] До конца жизни писатель писал письма своей погибшей матери. Её история будет отражена в посвящённом ей романе «Жизнь и судьба»: мать Виктора Штрума тоже будет убита нацистами при уничтожении еврейского гетто[
Весь свой военный опыт и правду о войне Гроссман изложил в произведениях военных лет «Народ бессмертен», «Сталинградские очерки», другие военные очерки, которые сложились в книгу 1945 года «Годы войны». На мемориале Мамаева кургана выбиты слова из его очерка «Направление главного удара»: «Железный ветер бил им в лицо, а они всё шли вперёд, и снова чувство суеверного страха охватывало противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они?».
Накоплен огромный материал для художественного произведения об одной из решающих битв Великой Отечественной войны - Сталинградской. И Гроссман пишет два: сначала «За правое дело», опубликованное в «Новом мире» за 1952 год и переработанный после разгромной критики в партийной печати. На Втором съезде Союза писателей СССР в 1954 году А. А. Фадеев признал, что его критика романа как «идеологически вредного» была несправедливой. Затем последовало продолжение в виде романа, получившего название «Жизнь и судьба», носящего резко антисталинский характер, над которым писатель работал с 1950 года, рукопись была отдана автором для публикации в редакцию журнала «Знамя». В феврале 1961 года были конфискованы копии рукописи и черновики при обыске КГБ дома Гроссмана. Была изъята и копия романа, находившаяся для перепечатки в редакции журнала «Новый Мир». Главный редактор журнала «Знамя» В. М. Кожевников сам отдал свой экземпляр в КГБ. Пытаясь спасти свою книгу, В. С. Гроссман написал Н. С. Хрущеву:
«Я прошу Вас вернуть свободу моей книге, я прошу, чтобы о моей рукописи говорили и спорили со мной редакторы, а не сотрудники Комитета Государственной Безопасности.… Нет правды, нет смысла в нынешнем положении, в моей физической свободе, когда книга, которой я отдал свою жизнь, находится в тюрьме, ведь я её написал, ведь я не отрекался и не отрекаюсь от неё.… Я по-прежнему считаю, что написал правду, что писал её, любя и жалея людей, веря в людей. Я прошу свободы моей книге».
В конечном счете, Гроссмана принял член политбюро М. А. Суслов, огласивший подготовленное референтами (сам он роман не прочёл) решение о том, что о возврате рукописи «не может быть и речи», и что роман может быть напечатан в СССР не раньше, чем через 200—300 лет.
Другая копия романа, сохранённая другом Гроссмана поэтом С. И. Липкиным, в середине 1970-х, уже после смерти писателя, с помощью А. Д. Сахарова и В. Н. Войновича была вывезена на Запад. Роман был опубликован в Швейцарии в 1980-м. В СССР роман вышел с купюрами в 1988 году, во время перестройки.
Эту публикацию я пропустил, так как меня не было в стране. А поскольку о писателе практически продолжали молчать, то и я так и обратил внимания на этот роман.
Напомнила мне о нем демонстрация одноименного сериала на Первом, после которого я и взялся за чтение романа. Читался он очень долго, его нельзя было читать, проглатывая страницу за страницей. Приходилось постоянно возвращаться к прочитанному, так как в нем все было необычно: много сюжетных линий, много отступлений, определенная разбросанность. Да и вообще он написан не так, как другие книги о войне, которых я прочитал множество. Скорее она о том, что происходило в стране на фоне развернувшегося сражения. Эмоции переполняли меня, и до сих пор они не улеглись, чтобы связно изложить их здесь. Поэтому простите за сумбурность, но, скорее всего к оценке этой книги придется возвращаться еще.