4.5 Плотность боли.

— Все правильно, сынок, между нами мир, ведь я отец твой, я не веду с тобой войну, я просто воспитываю тебя, ну, иди сюда, ну, куда ты, дерьмо, убегаешь, а ну, подожди, ооо, и что теперь, и что теперь? Знаешь за что? — (Удар, da capo al fine.)

Мрачная, безысходная и великолепно написанная книга. Единственная претензия – к переводчикам, деликатно заменившим польское слово Gnój (навоз, дерьмо) – эвфемизмом «Дрянье». Украинский вариант «Гівнюк» - гораздо точнее. Да и как еще назвать отца главного героя? Дрянь – это что-то мерзкое, но мелкое, от него можно отмахнуться и забыть, а дерьмо тебя не только пачкает, оно еще и отравляет твое существование, окутывая зловонием. Вроде бы его и нет рядом в данный момент, но оно оставило на тебе свое несмываемое, зловонное тавро.
Отец, избивающий сына. Избивающий регулярно и планомерно, специально подобранным для этого инструментом.

Нельзя сказать, что хлыст был слишком длинным, сантиметров сорок в длину, зато толстый, коренастый: резиновая нагайка, твердая и чем-то заполненная. Никакая не резиновая трубка, после такой трубки боль острая, кислая, пробегающая мурашками, но быстро проходящая, она расходится по коже, как круги по воде, была и вот уж нет ее; такой трубкой не принесешь большого вреда, если не считать вреда самого факта побоев, факта унижения; такая трубка в принципе дает воспитательный эффект не больше, чем свернутая в рулон газета; такая трубка хороша для такс, ну, может, для фокстерьеров, мелкая боль для мелкого зверья, чистая профилактика. Нет, этот хлыст не был внутри пустым, у него был свой вес, у него была своя масса, был у него, кажется, и свой запах.

Поводы для наказания находятся всегда, мнимые и реальные. Реальных, правда, становится всё меньше – мальчик уже забит не только физически, но и психологически. Однако и с фантазией у папы-садиста всё в порядке. И, конечно же, всё это делается исключительно для блага мальчика, чтобы он был хорошо воспитанным, а не хулиганом, хлюпиком и дохляком.
Медленно, страница за страницей перед нами разворачивается эта мрачная история. История (за)конченного психопата, подавляющего и психологически пожирающего своего сына, свою жену (поначалу бунтующую, но чем дальше, тем более созависимую), своего брата, своего пса…

Поскольку же мать моя не была учена в речах, старый К. единственным выверенным и направленным прямо на цель предложением отнимал у нее язык, отменял его, вынимал изо рта, и мать оставалась без языка или, вернее, с языком мертвым, бесчувственным и безучастным. Наконец она замолкала на несколько дней, будто искала способ пробудиться, она думала, что, может, жизнь ей видится во сне, что она спит не на том боку, но как-то все не получалось повернуться на другой, вот и настали время проклятий и время старости — так они сошлись вместе

И конец у истории мрачный. Мрачный и символический. Количество дерьма перевалило за все разумные пределы, материлизовалось в виде прорвавшей канализации и затопило и старый дом, и старого садиста, и его брата с сестрой, и соседей-алкоголиков. Всех, кто был рядом, но ни разу не встал на защиту…

Все было пасмурно и серо,
И лес стоял, как неживой,
И только гиря говномера
Слегка качала головой.
Не все напрасно в этом мире,
(Хотя и грош ему цена!),
Покуда существуют гири
И виден уровень говна! /А. Галич/