5

Нашли?

Точно не помню, но кажется в работе посвященной разбору кафкианского Превращения, Набоков проговаривается о сильном влиянии Кафки, правда неуверенна, что он говорил о "Приглашении на казнь". Что касается критики вообще, то сложно найди статью, в которой эта схожесть не была бы отмечена.

Вы меня удивили.
Только очень поверхностный взгляд может привести к подобному умозаключению. Кафка велик, несомненно. И, к счастью, я его смогла оценить потому, что прочла прежде Набокова. После - он меркнет .
Заимствование сюжета? Смешно. В мире вообще мало сюжетов.
Заимствование стиля? Нет.
Набоков никогда не говорил о влиянии на себя Кафки. Напротив, до конца дней он отрицал знание немецкого языка. А прочесть Кафку до написания книги он мог только на немецком.
Поищу статью о "Превращении". Не помню.

Я не говорю о заимствовании как о плагиате, скорее как о реминисценции. Набоков, до конца своих дней многие вещи отрицал. Не знание немецкого языка не помешало ему ознакомится с "Превращением".
Сама похожесть "Приглашения на казнь" с "Процессом" лежит на поверхности, не возможно ее не отметить, и любой критик, ведется на эту похожесть, либо в положительном, либо в отрицательном контексте.
Кафка не меркнет после Набокова, точно также как Набоков не может меркнуть, после Кафки.

Лекции Набоков писал, работая в Штатах. Это было значительно позже. Прочёл, конечно, позже на английском (по официальной версии В.В.Н.; я тоже не верю, что такой человек, как он, с его умом и амбициями, мог 20 лет прожить в Германии, и не освоить языка)) )

любой критик, ведется на эту похожесть

разве что тот, кто пишет аннотации на ярких обложках;
Кафка монохромен и однонаправлен ( по крайней мере в "Процессе"), Набоков - многогранен, более интеллектуален и насыщающ

Отнюдь, и не на ярких обложках можно найти эту мысль, и не только на обложках )))
С монохромностью согласна, а вот с однонаправленностью нет. Насыщаемость это что-то дионисийское, а проза Набокова скорее рассудочна.

очень рассудочна)

Набоков никогда не говорил о влиянии на себя Кафки.

Так он говорил, что на него никто не повлиял (П. Делаланд) Он же был мистификатор, верить ему нельзя)
В лекциях по русской литературе (вероятность 99 %) придумал какой-то роман Антонова "Большое сердце", существование которого до сих пор никому не известно и цитировал студентам кусок из него как пример соцреализма(!))

Аверин вот, например, в своих лекциях рассказывал, что Набоков отлично знал современную литературу, вплоть до ранних прозаических текстов Пастернака, Платонова и философии Шестова.

В предисловии к роману "Под знаком незаконнорожденных" ("Bend Sinister" ) В.В.Набоков писал

Как и в случае моего "Приглашения на казнь", с которым эта книга имеет очевидное сходство, - автоматическое сравнение "Bend Sinister" с твореньями Кафки или штамповками Оруэлла докажут лишь, что автомат не годится для чтения ни великого немецкого, ни посредственного английского авторов.
...Нет сомнения, в стекле различимы кое-какие отражения, непосредственно созданные идиотическими и жалкими режимами, которые всем нам известны и которые лезли мне под ноги во всю мою жизнь: мирами терзательств и тирании, фашистов и большевиков, мыслителей-обывателей и бабуинов в ботфортах. Нет также сомнений и в том, что без этих мерзостных моделей я не смог бы нашпиговать эту фантазию ...

Вот что пишет Б.Бойд - биограф В.Набокова

Осенью 1934 года, через год после прихода к власти Гитлера, Набоков, который все еще оставался в Берлине, неожиданно прерывает работу над «Даром» и на одном дыхании пишет антитоталитаристский роман «Приглашение на казнь». Собирая материал для четвертой главы «Дара» — жизнеописания Н.Г. Чернышевского, он узнал, что Чернышевский также был противником смертной казни и, как с одобрением отметил Набоков, «наповал высмеивал» предложение поэта Жуковского превратить казнь в утонченное и умилительное действо, чуть ли не священный ритуал. И вот, Набоков начал «Приглашение на казнь» с того, что герою романа, Цинциннату, «объявляют смертный приговор шепотом», «сообразно с законом», абсурдность которого напоминает и нелепое предложение Жуковского, и театрально-бутафорскую казнь Достоевского и Чернышевского.

На протяжении всего романа Цинциннат ждет в своей камере, когда ему отрубят голову. Непроницаемость его мыслей для окружающих — вот «преступление», за которое он должен понести наказание. Таким образом, Набоков осуждает как обычное давление группы на индивидуальное сознание, так и крайнее проявление этого давления — смертную казнь. Подобно тому как отец Владимира Набокова развил подспудные устремления его деда с помощью ясно и четко выраженных доводов, писатель, в свою очередь, развивает идеи отца таким образом, что конфликт между личностью и группой становится не только этической проблемой, связанной с правами человека, но и проблемой гносеологической и метафизической, связанной с восприятием мира и бытием. С помощью своего Цинцинната он дает понять, что только отвергая банальное и шаблонное, только проникая сквозь привычные общие понятия к удивительной сложности особенного, только оживляя свой мир собственным воображением — можно возродиться самому и стать со-творцом того, что происходит в самой сердцевине жизни.

В конце романа Цинциннат поднимается на эшафот, окруженный глазеющей публикой, встает на колени перед плахой и даже видит, как тень палаческого взмаха побежала по доскам, как вдруг, в момент удара, спрашивает себя: «Зачем я тут?» Хотя, надо полагать, казнь уже свершилась, он привстал, осмотрелся, обнаружил, что дешевый мир, в котором может произойти такое надругательство над человеческой личностью, распадается, подобно театральным декорациям, и шагнул в мир подлинных ценностей «среди пыли, и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему». Когда в 1960 году Калифорнийское общество противников смертной казни обратилось к Набокову за поддержкой, он ответил, что всем сердцем согласен с их целями и желает им успеха, но ему нет смысла писать для них статью — ведь он уже сделал все, что мог, «написав на эту тему целую книгу».

На самом деле она очень простенькая, но с замечательным, выразительным голосом чтеца отлично сочетается. В основном это шаги, шорохи, стуки, от скрипа дверей в начале каждой главы буквально мороз по коже. Воспоминания о Марфиньке, сцены с Эммочкой сопровождала очень пронзительная мелодия, а Пьера довольно таки отталкивающая.