4 А поутру они проснулись...

Напрасно беспокоились мои сокомандные девчата (хотя, конечно, спасибо им за товарищескую поддержку) о том, как я восприму книгу на такую не слишком привлекательную для меня тему. Однако всё срослось и получилось, потому что тема мужского гомосексуализма вовсе не является центральной в романе. А просто помогает автору обозначить другие, более важные и значимые моменты. При этом сразу скажу, что вряд ли сумею озвучить все те мысли и чувства, которые мелькали и переменялись во мне во время чтения.

Прежде всего, это книга о нескольких людях из, наверное, не слишком типичных, но всё же и не чрезмерно незаурядных семей. Возможно, это более-менее классические средние американцы. Жители большого города (а всё действие происходит в Большом яблоке — в Нью-Йорке), они и живут совсем городской жизнью людей среднего возраста. Питер занимается арт-бизнесом, т.е. организует выставки произведений современного искусства, а заодно является посредником между авторами и покупателями — в общем, наш главный герой галерист. Его супруга Ребекка тоже дама не бездельная. И получается, что их жизни — и каждого по отдельности и совместная — довольно плотно заполнены событиями и делами. И в подтверждение этого автор несколько раз буквально проводит вместе с читателями и Питером несколько дней и часов из его деловой жизни. Контакты с авторами и покупателями, организация выставок, деловые встречи и ворох не менее деловой переписки — всё это занимает уйму времени и требует много усилий. А вечерами привычный коктейль с Ребеккой, разговоры о прошедшем дне, затем привычный и потому уже приносящий меньше волнения и радости секс, и затем сон, регулярно из ночи в ночь прерываемый на бессонницу и исцеляемый опять же привычными таблетками и водкой. Жизнь катится своим привычным колесом по привычной знакомой колее (обратили внимание, как много раз написал я слово «привычное»?). Средний возраст, вроде всё устоялось и устаканилось. Иногда беспокоят отношения с выросшей и отпочковавшейся дочерью, однако ведь и это не является чем-то чрезвычайным — в какой семье отношения с вырастающими детьми были только лишь гладкими и безоблачными (вопрос чисто риторический и потому без вопросительного знака)!

Но вот тут всё пошло как в песне Владимира Семёновича: «Почему всё не так? Вроде всё как всегда…». Т.е. вроде бы всё осталось на прежнем месте, однако с появлением в семье младшего брата Ребекки на самом деле изменилось многое. И дело не только в самом факте вписки на одну жилую площадь ещё одного, пусть и родственного, но всё-таки чужого, другого взрослого человека — хотя уже само это обстоятельство однозначно меняет жизнь любой семьи, просто хотя бы потому, что появляется свидетель вашей личной повседневной и, возможно, даже интимной жизни ( специфические звуки никто не отменял, да и режим «фильтруй базар» начинает действовать невольно). Дело, как оказалось, ещё и в том, что появление Итана (Миззи, как его зовут в семье) стало для Питера неким своеобразным триггером. Ибо в нём самом довольно давно уже бродили разного рода мысли и чувства, воспоминания и раздумья, сомнения и тревоги (помним про бессонницу), и с появлением Миззи эти мысли, тревоги, чувства и всё прочее внутреннее брожение усилилось в разы. А внутреннее давление — штука совсем не шутейная, и потому все эти напряжения в определённый момент включили какое-то дремлющее внутреннее реле — дружеское общение с Миззи вдруг (и для читателя и для самого Питера — вдруг) обернулось совсем другой стороной симпатии — из дружески-родственной она стала сексуально окрашенной, чувственно-эротической.

Каннингем, в общем-то, не сильно раскрывает внутренние механизмы появления в Питере вот этого явно гомосексуального влечения и чувства. Хотя как-то что-то пытается проговорить внутренним голосом своего героя. Но вот лично я так и не понял, с чего это вдруг у Питера стрельнуло вот это гомофильское, да ещё и в стадии «я тебя люблю» — не просто там «я хочу тебя», а именно проговорённое «я тебя люблю», — ведь, вроде бы, в его жизненной истории не было ничего такого, что явно намекало бы на скрытую или подавляемую им мужскую гомосексуальность. Или я просто этого в книге не заметил...

Но бог с ним, со всем вот этим. Лично мне гораздо более интересными показались внутренние метания Питера. Каннингем довольно много времени и места отводит в романе именно внутренним монологам Питера, совмещая их с какими-то внешними моментами из его жизни — с прогулкой по ночному Нью-Йорку, поездкой к клиенту, с вечерне-ночными бдениями. И вот как раз вся эта внутренняя кухня мне была интересней всего. Ибо Каннингему удалось, как мне кажется, ухватить многое из реальной внутренней жизни реальных людей. По крайней мере, многие эти движения души были мне близки и понятны. Пусть и не все разделяемы. Что именно близко и понятно? Ну, например, не помню кто именно, Ребекка или Питер, говорит, что то и дело ловит себя на мысли, что так и не стал взрослым, а просто научился притворяться им — тоже такие мысли мелькали в своё время в голове — зачётно! И вообще все вот эти внутренние брожения мужчины в возрасте «середина жизни» — у меня в этот критический период было очень острое и болезненное ощущение полного одиночества, и я врубал погромче «Калинов мост» на виниле и сидел на полу, переваривая свои внутренности вместе с мозгами (или что там у меня вместо них). Всё-таки прав был один не слишком известный доморощенный философ, произнёсший «Все мы по-разному одинаковые». И как раз в этой одинаковости и заключена способность понимать и чувствовать движения души другого человека.

Чтобы не раскрывать извивы сюжета, ограничимся только тем, что Питер, испытав все вот эти чувства и прожив описанные в романе события, обрёл в себе силы на то, чтобы заново попытаться выровнять вдруг покачнувшиеся семейные устои. Избрав для этого, наверное, не самый простой, но, вероятно, самый правильный путь — поговорить с Ребеккой открыто и обо всём. И мы не знаем, что ждёт этих двух людей — всё это осталось за кадром, за пределами книжной обложки. Но мы знаем, что оба они всё-таки преодолели внутренний личный кризис, что и мы, и они можем надеяться, что и семейный кризис тоже будет преодолён.

Ну а то, что автор использует в качестве заднего плана и фона этого романа, на самом деле представляет собой особый интерес. Это я о культурной составляющей. И Каннингем не единожды делает смысловые вбросы в виде аллюзий на те или другие произведения культуры — даже я при всей своей небогатой в этом смысле грамотности какие-то вещи узнал и вспомнил. Что касаемо того творчества, о котором идёт речь в романе — все эти псевдокартины и псевдовазы и псевдоскульптуры в моём понимании вряд ли являются по-настоящему культурными продуктами. Да, какими-то проявлениями личностей тех людей, которые сотворили и сотворяют все эти безделушки, являются, но что из всего этого станет шедевром, а что отправится на свалку (безусловно большинство) — это мы сможем узнать только по прошествии времени. Но вот я бы ни одно из описанных произведений в свою домашнюю коллекцию не взял — наверное, вкус у меня не тот, не подходящий… Всё равно, что пролёт уличного старого испещрённого подростковыми надписями и рисунками дощатого привокзального забора утащить и поставить на свой приусадебный участок — бр-р-р-р…