3 О личном и безличном

Я прочитала эту небольшую книгу и даже поучастововала в телемосте с И. Яломом, посвященном ей и его психотерапевтическим апокрифам «за жизнь», но так и не сложила ко всему этому однозначного отношения. Пытаясь как-то упорядочить мысли и эмоции после телемоста, я полночи бродила из комнаты в комнату, не включая света, и размышляла, почему я не могу однозначно принять все то, что говорит и пишет этот несомненно опытный и мудрый психотерапевт, почему, что бы он ни написал, я всегда ему до конца не верю, не соглашаюсь и даже отрицаю. Ровно тот же эффект был и при первой встрече несколько лет назад, и я уже тогда искала ответ как в самой себе, так и вовне, полагая, что просто чего-то не додумываю из-за нехватки опыта определенного типа.

Сейчас, читая книгу наедине с собой, а потом слушая отрывки в актерском исполнении, я, конечно, не могла не сопереживать человеку, описывающему уход из жизни его жены. Да и кто бы остался равнодушным? Я не могла не разделить горестную романтику воспоминаний, побудивших И. Ялома воскресить всю историю их любви со школьной скамьи и долгой семейной жизни, а в сцене эвтаназии у меня буквально перехватывало дыхание от того, как замирает жизнь Мэрилин с ее последним вдохом. Несмотря на то, что и сама книга, и эти сцены написаны предельно просто, моя душа наполнялась печалью и слезами, обращая меня к трагическим прощаниям в собственной жизни. И все же…

…я не могла отделаться от ощущения некоей спекулятивности происходящего. Прошло два месяца со дня смерти, и вот уже публикуется эта книга и по всему миру проводятся телемосты. Неужели «куй железо»? Ловлю себя на том, что не хочу так думать, сопротивляюсь этим сомнениям, запрещаю таким мыслям просачиваться в сознание, наполненное авторитетным изложением скорби, внушаю себе, что люди по-разному переживают горевание, и здесь никого ни в чем нельзя сравнивать. И не могу. Для меня горе – такая вещь, которая не требует публичности и тем более публикации. Когда я говорю «не требует», я не имею в виду, что горе не нуждается в других людях, которые помогут его выплакать, выкричать в самой острой точке, дадут ему отболеть. Я имею в виду, что утрата любви всей твоей жизни требует личного и, видимо, все же одинокого сживания с ней. Тебя никто не избавит от необходимости строить новые привычки «жизни без», от переживания «никогда больше», от болезненных метаний «а как же я теперь». Понимая, что долгая болезнь, необходимость находиться рядом со страдающим любимым человеком выматывает, иссушает душу, заставляет бодриться там, где хочется рыдать, нарушает нормальный ход жизни, я думаю, что с превращением всего мира в коллективного терапевта можно было и повременить. Хотя, когда тебе к девяноста… можно и опоздать. Видимо, это и побудило И. Ялома поторопиться с публикацией и промоушеном. Не мне судить.

Тем не менее, освобождение, облегчение души от тягот безнадежной реальности умирания близкого человека – чувство совсем иное. Вот его уже можно препарировать, описывать, декорировать и пр. Во многом, мне кажется, это и произошло, и книга получилась не о смерти, а о возможности жить дальше, уверив умирающего, что ты сделаешь это за двоих. В этом, конечно, есть свой пафос, но он не мой. Книга И. Ялома для тех, кто разделяет его терапевтические позиции и литературные опыты, дает некоторый терапевтический эффект, смиряет с тем, чего избежать не удастся, в том числе и с собственной смертностью. Но это произойдет и без этой книги, хотя, возможно, с тысячей других хороших книг. Рекомендовать же эту никому не могу и не хочу, для каждого это глубоко личный вопрос смерти и жизни.