5 Одинокие боги на Манхэттене

Глупо было бы думать, что книга под названием "Одинокий город. Упражнения в искусстве одиночества" будет действительно об одиночестве. Что это такой вариант "помоги-себе-сам" с кучей советов о том, как завести новых друзей, стать душой компании и каждую пятницу ходить на свидание. Вовсе нет, "Одинокий город" - это прекрасная, захватывающая, пробирающая до дрожи книга об американском искусстве второй половины XX века, о судьбе художника-творца (в широком смысле) в современном обществе и о том, как одиночество порождает творчество и какое творчество порождается одиночеством. Поэтому если тема современного искусства вам не близка, а оно здесь будет очень современным, провокативным и шокирующим, то эта книга не для вас.

Композиция "Одинокого города" такова: несколько аналитико-биографических эссе, обрамленных историей девушки, оказавшейся одной в Нью-Йорке. Одна-одинешенька посреди большого города, девушка начинает искать тех, кто мог бы разделить ее опыт, ее переживания, и с удивлением находит собратьев-одиночек среди знаковых художников прошлого века. Все они жили и творили на Манхэттене, вдохновляясь этим символом большого города (еще со времен Чаплина): Эдвард Хоппер, Энди Уорхолл, Дэвид Войнарович, Генри Дарджер, Клаус Номи, Джош Хэррисс, Зои Леонард. Не все они были художниками в прямом смысле. Клаус Номи был певцом, а Джош Хэррисс - праотцом социальных сетей, но все они самовыражались посредством того или иного вида искусства: живописи, писательства, музыки, фотографии, перформанса. Текст насыщен названиями их произведений, а также именами их соратников и современников. Львиную долю времени, потраченного на чтение, я провела в интернете, рассматривая образцы художественной фотографии и слушая уникальный контртенор. Оливия Лэнг щедро делится историями личной жизни своих героев, начиная с раннего детства, как правило, несчастливого, полного унижений и боли, и заканчивая сексуальной ориентацией, чаще всего нетрадиционной, что естественно тоже ведет к унижению и боли в нашем отнюдь не толерантном мире. Сквозь призму жизни этих выдающихся аутсайдеров, а они оставались аутсайдерами, даже будучи обласканными славой, Лэнг говорит с нами о проблемах современного социума - насилии в семье, СПИДе, наркомании, расизме, гомофобии, мизогинии, всеобщей отчужденности, возникшей из-за интернета и социальных сетей. Собственно, для того и нужно искусство, чтобы говорить о проблемах.

В дискурсе Лэнг одиночество становится синонимом отчужденности, хотя в жизни это не всегда так. Но если мы говорим о современном творце, то видим, что он почти всегда одинок, духовно или материально. Генри Дарджер был одинок до такой степени, что ему не с кем было перекинуться словом. Энди Уорхолл был постоянно окружен толпой, "свитой", но он был одинок не меньше. Почему они были одиноки, волею обстоятельств или по собственному желанию, сформулированному однажды или вовсе не высказанному? Я думаю, тому есть две причины. Все эти люди очень сильно отличались от окружающей среды в том или ином плане. Отличались внешне, были некрасивыми. Принадлежали к другой национальности и плохо владели языком. Имели нетрадиционную сексуальную ориентацию и не скрывали этого. Имели проблемы с физическим и ментальным здоровьем. Все эти люди находились за гранью привычного, традиционного, общепринятого социального круга. С одной стороны, это делало их отщепенцами, отчуждало, приводило к вынужденному одиночеству. С другой, увидеть картину можно только если ты вне ее. Увидеть и запечатлеть. Увидеть и переработать в своем сознании. Переработать и отразить увиденное. Переработать и создать новое, новый мир. Стать творцом мира можно, только если ты вне этого мира. Иными словами, творец одинок всегда.

Но этот тезис очень трудно принять, если ты обыкновенный человек. Например, тощий недоедающий парнишка, конечно, гей, скорее всего торгующий своим телом практически за еду, рискующий жизнью каждую ночь, еще не осознавший собственной исключительности (ее вообще не многие осознают), типичный обитатель Манхэттена. Поэтому творец-одиночка еще и всегда несчастен. Он отвергаем социумом, ему сложно найти язык с окружающими людьми, он, глядя на себя в зеркало, не верит, что его можно полюбить. Он вызывает у вас жалость? Напрасно. Без этих гениальных аутсайдеров наш мир был бы населен банальными обывателями и был бы невероятно скучен.

Но давайте поговорим об искусстве, которое рождается среди таких аутсайдеров. Такое искусство те же обыватели сочтут скандалом, шок-контентом, не искусством вовсе. Искусство аутсайдеров - это не идеально красивые картинки, услаждающие слух мелодии или божественные рифмы Золотого века поэзии. Это образы, которые скребут по вашему сознанию, как скребется за вашим порогом одинокий котенок, который может оказаться совсем не котенком, как только вы откроете дверь. Это тревожные образы, пугающие, будоражащие. Наполненные символами, реминисценциями, аллюзиями, а главное, служащие отличным проводником во внутренний мир художника. Оливия Лэнг говорит, что

Люди творят вещи — создают искусство или предметы, подобные искусству, — как выражение своей нужды в связи или страха ее; люди творят вещи, чтобы разобраться со стыдом, со скорбью. Люди творят вещи, чтобы обнажиться, чтобы оглядеть свои рубцы; люди творят вещи, чтобы противостоять подавлению, чтобы создать пространство, где они вольны двигаться. Искусство не обязано выполнять задачи восстановления — как не обязано быть красивым или нравственным.

Искусство не обязано быть красивым - я так давно это чувствовала, как же это верно. Искусство обязано задевать нас, заставлять переживать и сопереживать. Оно обязано быть на несколько шагов впереди нашего общего культурного развития, оно обязано всегда опережать свое время. Поэтому творец обязан быть аутсайдером, всегда. Он просто не может родиться в свое время, он всегда рождается раньше - на десятилетия, на века.

По большому счету, книга Оливии Лэнг для меня оказалась великолепным стартом, возможностью заглянуть в мир культурного процесса, осознать, что он происходит, и постараться за ним проследить. Лэнг очень хорошо объясняет, почему тот или иной художник творил так или иначе. Она обращает наше внимание на определенные детали их биографии, а затем раскрывает то, как эти детали отразились в их работах. С одной стороны, ее одинокое пребывание в Нью-Йорке вряд ли можно сравнить с одиночеством Генри Дарджера или одиночеством больного СПИДом Клауса Номи. С другой, определенный опыт помогает нам достичь того самого сопереживания, к которому стремится искусство. С этой точки зрения, книга получилась безупречной.