4.5 «Время грабит нас, не внемля нашим мольбам о пощаде»

Кризис среднего возраста. Поиск красоты. Увлечение.

Погружение в мысли главного героя, сорокачетырёхлетнего Питера Харриса, галериста, может даться непросто. Ведь он, хорошо знакомый с искусством в самых разных его воплощениях и историей разных лет, то и дело будет ссылаться на них.

Так и получится, что это вызов для эрудиции: чередуются «Пигмалион и Галатея» Жерома, песня Styx — Come Sail Away, книга «Даниэль Деронда» , отсылка к голове Цицерона, а тут и о кино – упоминание фильма «Восемь с половиной». И многое, многое другое, причём что-то – прямым текстом, что-то – едва различимым намёком.

Может, и в искусстве ты, в сущности, тоже ищешь чего-то вроде спасения от одиночества и субъективности; знания, что ты не одинок в истории и в мире; тайны человеческого существования, сокровенной и в то же время озаренной светом, как у Джотто и его изгнанных из рая Адама и Евы, или у Рембрандта на его последних автопортретах, или на фотографиях округа Хэйл Уолкера Эванса. Искусство прошлого старалось дать нам что-то вроде того, что сейчас переживает Питер: художник пытался заглянуть в глубины другого.

«Ты добрый человек. Заметь, я не говорю "приятный" человек».

Трудности с погружением будут связаны не только с этой особенностью. Ведь у Питера Харриса кризис среднего возраста, и это одна из основных тем.

Питер устал. Да, он занимается делом, которое нравится, у него есть отличная квартира, чудесная жена, с которой он не один десяток лет в браке, дочь, что может позволить себе жить одна.

Вот только в деле он не достигает невероятных высот, с женой остались практически только «совместные воскресенья» и партнёрство, дочь Питера недолюбливает, а стены в роскошной квартире пропускают звуки из соседних помещений. И напряжение, стресс бесконечны, как звонки и электронные сообщения, потому каждый вечер повторяется ритуал с таблетками снотворного.

Страдающие бессонницей лучше других чувствуют, что значит быть привидением.

Питер всё же ищет нечто особенное. Нечто уникальное. Нечто, что можно охарактеризовать не только как «неочевидно, инфернально, но здорово», что, в целом хорошо. Этого «хорошо» недостаточно.
Он ищет красоту. И находит.
Но не в одной из картин или инсталляций, не в произведении искусства, а в Итане, младшем брате жены. Бедовом настолько, что его зовут Мистейк (сокрещённо – Миззи), о котором известно, что тот принимал наркотики и боролся с зависимостью от них.
Для Питера же всё складывается.

Стало быть, красота — во всяком случае, та красота, которую ищет Питер — рождается из редкого и вместе с тем очень человеческого сочетания грациозности, обреченности и надежды.

«Смерть в Венеции»? Жизнь в Нью-Йорке.

Аптаун и даунтаун, роскошные рестораны и китайская еда с доставкой, разоряющиеся бутики и особые галереи. Нью-Йорк, уже частично показанный автором в «Часах», вновь живой, и освещается то фарами такси, в которых герои доезжают до очередной вечеринки, куда водку якобы контрабандой везли с Горного Урала, то вспышками камер туристов, захваченных городом.
И с Питером Харрисом доведётся провести всего несколько дней, но не только в этом мегаполисе, и в том числе с Миззи, который заполонит мысли.

Кем бы ты ни был, ты всегда можешь оказаться чужаком и, чем дальше ты от насиженных мест, тем нелепее твоя стрижка, одежда, мировоззрение, жизнь.

Зная, о чём могут подумать при чтении (о «Смерти в Венеции», очевидно), Томас Манн и его творчество будут упомянуты не раз и не вскользь. Да что там, персонаж и сам анализирует этот момент не без смешка над собой:

Нет! Это моя жизнь, а не чертова «Смерть в Венеции» (хотя забавно, что Миззи взял с собой именно Манна): да, я уже не юный мужчина, до некоторой степени очарованный гораздо более молодым человеком, но, во-первых, он все-таки не маленький мальчик, каким был Тадзио, а во-вторых, я не одержим, как Ашенбах (кстати, я ведь отверг предложение Бобби покрасить волосы).

«Головокружение», «Физическая невозможность смерти в сознании живущего» и «Граждане Кале».

Основное же произведение, к которому дана отсылка в самом начале, - «Головокружение» Хичкока, что в интервью подчеркнёт и сам автор.

Впрочем, анализировать отсылки и смыслы можно долго. То, как Питер вспомнил у Челлини «Сальера», а Миззи отметил, что у творца есть ещё «Ганимед». То, как Питер думает, что мог бы быть один из персонажей Фрэнсиса Бэкона, хотя сам надеется, что раз уж у Родена не дотягивает до статуи Огюста Нейта, то вдруг он мог быть хотя бы одним из «Граждан Кале».

Может запомниться и «Физическая невозможность смерти в сознании живущего»: та самая акула в резервуаре с водой, напротив которой Питера настигает отчётливое осознание о смерти. Что вот она – тьма. Там, за пастью. И это тоже часть искусства.

И вот — акула. В бледно-голубом, неожиданно приятном на вид растворе формальдегида. Вот ее убийственное телесное совершенство, вот ее челюсти, оснащенные несколькими рядами неровных зубов, вот ее гигантская пасть размером с бочку, так сказать, основной рабочий отсек, — есть ли на свете другое существо, чье тело исполняло бы столь явно вспомогательную роль по отношению к пасти?

Настоящие дни.

Книга не взбудоражит темпом, не впечатлит приключениями, не удивит неожиданными поворотами. По факту, практически всё о сюжете сказано в аннотации, в том числе прямолинейными предупреждениями, которые позволяют решить, стоит ли за неё браться вовсе.

Но главное, что есть в ней место и иронии, и мыслям, и кризису, и искусству.
А ещё – творчеству одного из персонажей, Виктории. Ведь в нём заложена идея, что «каждый человек – звезда на его или маленькой планете», что всякий может быть героем.

То, что Бетховен, вероятно, назвал бы душой, та искра, которая есть у всех нас, некое чувство собственной жизни, каким-то образом связанное с нами самими и нашими воспоминаниями, но не являющееся ими, не сводящееся ни к какому конкретному эпизоду (переход улицы, выход из булочной); мини-вечность, некая частная вселенная, в которой каждый из нас постоянно находится, независимо от того, несется ли он на скейтборде, роется в кошельке в поисках монетки или идет домой с плачущими детьми. Как сказал Шекспир: "…и сном окружена вся наша маленькая жизнь".