1

Но пуля-дура вошла меж глаз
Ему на закате дня
Успел сказать он
И в этот раз
Какое мне дело до всех до вас?..

М. Соболь

Более чем посредственная книга, которой можно смело ставить неуд. Прошли времена Конан-Дойля, настало время третьесортного шлака на заезженные типа «актуальные» темы.

За всё время чтения на каждый сюжетный ход и поворот книги находились аналогичные ходы и повороты в других произведениях, как более известных, так и несравнимо более интересных. Человек мнит себя судьёй и устраивает самосуд для преступников, увильнувших от наказания? «10 негритят». Преднамеренное убийство ради получения донорского сердца с гениальными мастерами транспланталогии? «Полёт аистов». Тормозящие и тупящие полицейские в сравнении с одиноким сыщиком-любителем, который раскапывает информацию в разы быстрее? Открываем каждый второй детектив – вот оно. Заносчивый типчик из другого ведомства, постоянно чинящий препятствия работе группы, и который постоянно становится посмешищем? Вообще распространённый сюжет, срабатывающий отнюдь не только в жанре детектива. К сожалению, у авторши данной макулатуры не срабатывает ничего. Безумно скучно читать безумно затянутое произведение. И дело не в отсутствии экшена, уж застреленных-то в книге хватает. Дело в неумении заинтриговывать, а ведь интрига – базовая составляющая детектива. Дело в неспособности держать читателя в напряжении, ведь когда мы убеждены, что убийца – не дворецкий, продолжают происходить страшные и странные вещи, которые не отпускают, а тут… тут было совершенно безразлично, кто же снайпер – схваченный, или кто-то другой. Дело также в отсутствии экзотики. Я не призываю переносить действие в дикую Африку (как то было в «Аистах» у Гранже), но превратил же Конан-Дойль лондонские трущобы и пригород в нечто опасное и таинственное. И даже во Франкфурте-на-Майне можно было бы найти изюминку. Или делать обыденное страшным и создавать мирные городки с дремлющим в них злом подвластно только Стивену Кингу? Сомневаюсь. Когда всё как обычно, и лишь что-то одно неявно, намёками, идёт не так – это страшно. Когда всё как обычно, и нам в лоб говорят, что в городе киллер, и даже вместе с этим киллером заставляют читателя сидеть в засаде – это банально, а «видимость» киллера рушит всю таинственность. Каждому автору, пытающемуся в детектив, следовало бы предметно изучать природу страшного.

Но пойдём дальше и посмотрим, что же из человеческого может заставить читателя сочувствовать. Сострадать родственникам разобранных на органы доноров у меня никак не получается, а всё потому, что они обвиняют врачей в чрезмерной поспешности решений. Им бы, понимаете ли, подумать с недельку, свыкнуться с мыслью – а то, что органы после той же «смерти мозга» живут всего несколько часов, после которых они действительно уже никому пользы не принесут – уже не их проблемы. Логика до них просто не доходит, люди представлены тупой бездумной эгоистичной массой – и отнюдь не в рамках комедии нравов! При всём при этом я не оправдываю ущербность системы, халатность врачей и повсеместную бюрократию. Но автор пишет так, словно бы кроме этого в медицине вовсе нет никаких светлых черт, и будто намеренно её чернит. А знаете ли вы, сколько ответственности в принципе лежит на хирургах, я уже молчу о физическом напряжении? И как ещё им общаться с людьми, которые, пусть даже в силу своего горя, не могут мыслить рационально? Однако почему-то вид родственников погибших в книге травмирует лишь представителей полиции, а врачи – они же все как один твари бездушные, вы о чём? – словно бы говорит нам автор, настраивая всех против транспланталогии как области медицины вообще.

Почему меня должны цеплять семейные неурядицы членов полицейской группы – я так и не поняла. Они неотличимы один от другого по характерам от слова совсем, нам приходится запоминать отношеньки примерно в таком формате: А дружит с Б и признаёт справедливость суждений В, но недолюбливает Г и не понимает, что её любит Д, причём А, Б, В, Г и Д – это нагромождение неудобопроизносимых имён и фамилий, которые также легко перепутать. Не потому что я не воспринимаю немецкие имена – зачитывалась же я Фалладой и Ремарком — а потому что авторша не умеет выписывать характеры. И если она пыталась придать какую-то остроту своей повестушке, привлёкши социальную проблематику – то за отсутствием базиса (выпуклых, узнаваемых характеров) и этот выстрел попал в молоко. Какое мне дело до всех этих детей персонажей, когда мне нет дела даже до самих персонажей? Из этого сюжета можно было бы сбацать увлекательнейший роман, но увы, авторша так не может.

И конечно же большой ошибкой было немецкой авторше называть свою книгу названием эпохального полотна Симонова о войне с ними, немцами же – это просто что-то беспардонное на мой взгляд.

Кроме того, кровь из глаз у меня шла и от ляпов переводчика.

У Пии всегда возникало знакомое чувство, как только она открывала массивную деревянную дверь виллы в стиле модерн на Кеннеди-Аллее, где с сороковых годов прошлого века располагался Институт судебной медицины при Франкфуртском университете. В ее жизни был период, когда она бывала в этом здании чаще, чем в собственной квартире.

Знакомым может быть любое чувство, которое человек уже испытывал. Вы гневались? Значит, гнев вам знаком. А вот возвращение в места, где «бывал чаще, чем в собственной квартире», сопровождается чувством знакомого. Кому как, а по мне невыносимо. Извините, живите и не мертвейте.