5 Старые шрамы

Вернуться к тому лейтенанту так, чтобы понять, что он себе думает, трудно. Все равно как нынче вернуться в наш окоп. Я недавно побывал в Шушарах. От наших траншей, сколько мы их перекопали, ничего не осталось. Заросли, обвалились, сравнялись с травяным полем. Еле угадывались. Превратились во вмятины, вроде колеи, а местами вовсе заплыли. Похоже на старые шрамы. Угадал две землянки, это впадины, пологие, еле заметные. Кустарник растет клочьями. Позиции немцев по ту сторону шоссе так же запустели, как и наши. Чахлая осенняя трава растет, раздвинув осколки, среди свинца. Трудно ей. Люди подзабыли войну, а земля еще не может. Немного дальше, в стороне от нашей позиции, увидел я свежие окопы, ходы сообщения обшиты досками. Мне сказали, что делали это для киносъемок. Снимали войну для какого-то фильма, актеры в новеньких гимнастерках, новеньких касках играли нас, нашу оборону, нашу стойкость, наши ранения, наши смерти. Нам бы такие траншеи.

Книга о войне, написанная больше, чем через полвека после ее окончания. Книга, написанная очевидцем, непосредственным участником событий. Да, конечно, это взгляд через призму прожитых лет, с учетом определенных знаний, эмоций. Она не могла быть написана и издана раньше, потому как "политически неправильна", потому как полна "окопной правды", сильно отличающейся от официальной "исторической". В ней нет пафоса и псевдопатриотизма. И все же, даже несмотря на некоторые неоднозначные моменты, верю, верю, верю.
Читала и мне было больно за того молоденького лейтенантика.
Мне было больно за моего деда, так не любившего говорить о войне; хранившего дома бумагу-свидетельство, подписанную местными жителями, о том, что выйдя из окружения контактов с немцами не имел; а на вопрос о подвиге, за который он получил Красную Звезду, отвечавшего лишь одно: "Было очень страшно".
Мне было больно за другого деда, лежащего где-то под Курском.
Мне было больно за деда одноклассницы, пережившего блокаду Ленинграда. Он был уже в звании генерала. Бабушка всегда во время обеда на столе наводила красоту: супницы, тарелки с сиренью и тоненькие, почти прозрачные, фарфоровые чашки. А как же вкусно она готовила! Я очень любила бывать у них в гостях. И вот после этого пиршества он неизменно собирал в ладонь хлебные крошки и отправлял в рот.
Мне было больно за отца свекра, пропавшего без вести в августе 41-го где-то в лесах Белоруссии, и за его жену, которая и после войны все пыталась его найти, пока наконец ей не пришло письмо с намеком, что раз она до сих пор уверена, что он жив, то, наверное, он перешел на сторону немцев.
Мне было больно за всех погибших и за всех переживших.
Но я помню и горжусь.