5 «Это неряха, на котором не худо оглядывать каждую пуговку, а то под застегнутым сюртуком как раз окажутся штаны с дырой или комок грязи».

«Где же тогда мог набраться Алексей того земляного духа, который даже через много лет учуяли его петербургские знакомые?»

Помнится, когда несколько лет тому назад прочитал «Масонов» Писемского, то воспринял его произведение, как эдакую попытку показать нам те самые институты влияния, проникшие в плоть государственной системы. Но прошло время и пришло понимание, что целью произведения Писемского было, совсем наоборот, показать, что на фоне остальных ужасных сект, коими кишела Россия, масоны были едва ли не самой безобидной. Да вообще, называть масонов обычными сектантами нельзя. Но Писемский сделал именно это, образно обелив, обезличив и приблизив их к народу. В этом и заключается великая хитрость и предназначение таких русских писателей, как Алексей Феофилактович Писемский. Увести внимание в сторону и выдать желаемое за действительность – вот для чего это все нужно. Это особенно хорошо срабатывает с теми, кто книги читает не задумываясь, или пролистывая. Вот, например, отца Писемского изображают эдаким борцом с иностранщиной и не приемлющим всяких французов и фрицев человеком. Но факт есть факт: пока папа ругал запад, дядя Писемского (Бартенев) внедрял щупальца масонства в тело России и напившись чаю из русского самовара шел заседать в масонской ложе. Потом и Писемский будет спорить с такими же писателями, как он сам об упадке русского дворянства, но никто не будет вспоминать о том, откуда же взялись эти все «дворяне» и о каких моральных принципах может вестись речь среди тех, кто поставил себя на социальную высшую ступеньку не понятно на каких основаниях? Пока русские писатели отвлекали народ великими рассказами о «русскости», дети учились (и сам Писемский тоже) в гимназиях, где правили бал масоны. И чему же их учили там? Огромное спасибо автору книги за то, что он приводит документы с расписаниями уроков, описаниями экзаменов тех лет. Читаешь это все и понимаешь, что кладбище мертвых животных упорно называли «Храмом Господним». Костромская губерния числилась в глухих. Бежали оттуда люди, ибо не было ни производства нормального, ни источников заработков. Как и сегодня в те времена бежали люди из провинции в столицы. Для этого и держали этих искусственных арийцев – «дворян», чтобы они убивали свою родину. Для этого и обучали их масоны в своих «русских» гимназиях. Россиянам скармливали котлеты из опилок, забирая у них все, кроме православия, которое, впрочем, так же сильно пахло правофарисейством… Просто представьте себе, что человек ( в данном случае Писемский) начинает учебу в 15 лет! И не учат их, почти, в гимназиях точным наукам. На математику отводится всего лишь 4 урока. «Позднее к этому списку прибавятся физика (по 2 урока в шестом и седьмом классах) и французский язык (по 3 урока начиная с четвертого класса).» Все обучение сводилось к болтовне о возвышенном и иностранном искусстве. Откуда было взяться там чему-то по-настоящему возвышенному? После гимназии «великих» дворян уже ждал Московский университет. И снова, как в случае с Писемским и масонами, внимание настолько уведено в сторону, что никто даже не задумывается о неприкрытом цинизме: в университет, который учредил убежавший из народа Ломоносов, не пускали простых людей… И большей части этих дворян даже платить не надо было ничего за обучение и не только за оное: «и форму, и питание, и постель, все-все вплоть до мыла и мочалки предоставлял университет. Только требовал за это уступить одно – свободу жить по своему произволению, стать под ежечасный контроль субинспекторов, которые шныряли и по дортуарам, и по учебным аудиториям, даже в соседний трактир наведывались.» Вот с каким умом подошли иностранцы к воспитанию своих плебеев в якобы «великой Российской империи»… Учит Писемский все больше философию и словесность, а математику почти забывает. Учиться тогда было легко: ходи только на те лекции, которые тебе нравятся и делов-то. «Лекции по словесности быстро стали любимыми, а математика оказалась в забвении, не говоря уже о технологии, сельском хозяйстве, лесоводстве и прочих факультетских предметах.» Показал себя Писемский в первый раз, как русский писатель с «задатками» (нужными масонам), когда написал сочинение на историческую тему «смерть Ольги», и намолотил там отсебятины. Но, ведь можно эту горькую правду смягчить, что и делает автор книги. Вы только вдумайтесь, как он пишет про этот «успех» Писемского: «Студент-математик, уже искусившийся в писании повестей, прочитавший бездну исторических романов, изобразил кончину славянской княгини в беллетристической форме; описал нравы древлян, одежды и оружие дружинников, выдумал даже несколько неизвестных летописцам персонажей.» Но учитель Писемского - Шевырев (вероятно был не из масонов) макает Алексея Феофилактовича в правду (жалко, что не в русскую грязь). «На меня, признаюсь, ваше произведение сделало очень, очень неприятное впечатление: в нем выразилась или весьма дурно направленная фантазия, если вы все выдумали, что писали... А если же нет, то это, с другой стороны, дурно рекомендует вашу нравственность!» Да и откуда было взяться какому-либо содержанию в сочинениях Писемского тех лет, если он жизни не видывал и кроме идиотских легкомысленных романов ничего не читывал???
Интересный факт: товарищ Белинский очень много мыслей почерпнул для «своих» статей именно из «Теории словесности» Шевырева.
Так и двигался этот локомотив науки и литераторства по проложенным иностранцами рельсам, а дворянчики сидели на нем и размахивали перьями, как потом будут размахивать большевики штыками, сидя на бронепоезде…
Пока обсуждали подлинность «Слова о полку Игорева», в массы лился поток исторических произведений Карамзина. Для обострения спора в массы выбрасывались эпиграммы Пушкина, что интересно всегда на нужную тему и на нужного человека ( в данном случае на ректора университета Каченовского. «Все знали пушкинскую эпиграмму на Каченовского, где ученый муж характеризовался: «бессмыслицы оратор, отменно вял, отменно скучноват, тяжеловат и даже глуповат». Быть может и образ Писемского, аки защитника всего русского, был выбран намеренно и слеплен из человека, вся суть которого являлась противоречием самому себе? Чего стоит только математик, интересующийся только гуманитарными науками? Но кто будет разбираться в этих противоречиях? Всякая критика властей запрещена, но разрешены критические постановки на сценах театров; но за аплодисменты на этих постановках человека могут отправить в ссылку («История сохранила немало примеров того, как за освистание артистов виновные высылались из столиц (как тот же П.А.Катенин в 1821 г.), выгонялись со службы, лишались эполет.») А Пушкина, сыплющего критикой на власть предержащих никто не замечает… Или это потому, что самыми ценными людьми для масонов были швейцары? «– А что касается швейцара в почтамтской форме, то это не блажь – самые верные ордену люди служат на почтамте. У них даже церковь своя по масонскому обряду расписана...» Впрочем, неинтересна была Писемскому ни история масонов, ни их проделки. Бартенев даже сильно негодовал по этому поводу. Но Писемский был просто ленив. Он и в университете то посещал те лекции, которые не имели отношения к его специализации. И поплатился за это. «И вот теперь приходилось смириться с мыслью о том, что многие из его товарищей могут горделиво именоваться кандидатами, а он выйдет действительным студентом. Это, помимо соображений тщеславия, давало и разницу в чине, автоматически присваиваемом выпускнику при поступлении на службу – кандидат получал X класс, то есть коллежского секретаря, а действительный студент – XII класс, то есть именовался губернским секретарем.» но масоны не спят, помогают Писемскому. «Да и обратиться к кому было за содействием – управляющим палаты государственных имуществ состоял Александр Павлович Шипов, хоть и неблизкий, но все же родич.» И вот уже Писемский губернский секретарь. Министерство государственных имуществ, которое было создано в основном для управления казенными крестьянами, лишь на первый взгляд казалось ерундой. На самом деле это была непаханая земля для пропаганды. «Надзор за крестьянскими судами, издание книжек для народа, устройство так называемых запасных магазинов на случай голода, межевание земель, рекрутский учет – эти и другие вопросы входили в компетенцию чиновников губернских палат. Канцеляристы имели дело напрямую с мужиком, а не с его представителей – барином,» масоны знали, где ставить своих людей. Но своих слуг нужно всегда держать на голодном пайке. Как охотничьих собак. «Так, даже столоначальник в палате государственных имуществ получал 18 рублей в месяц. Не разбежишься. Даже если учесть, что ведро водки стоило рубль, пуд говядины – полтора, сотня яиц – менее рубля, пуд муки – около 10 копеек. Ведь не хлебом единым человек жив. А перчатки, галстуки, духи? А извозчик? Или петушком прикажете бежать в осеннюю слякотищу?» Арийцы-дворяне превращаются в обычных служебных собак. «Вот что писал по этому поводу Ключевский: «При Николае I и местное дворянское управление вводится в общую систему чиновной иерархии... и дворянство превращается в простой канцелярский запас, из которого правительство преимущественно перед другими классами призывает делопроизводителей в свои непомерно размножающиеся учреждения».)» Тем не менее, Писемский попадает в Московскую палату государственных имуществ. А в марте 1846 года он становится помощником столоначальника в лесном отделении…
Потом будет реклама корона вируса тех лет: холеры. Причем лечение от этой заразы люди будут искать в отказе от свежих фрукт и овощей, в избегании солнечных лучей и прогулок на свежем воздухе. В общем: ползай задом наперед, делай все наоборот. Писемский хорошо научился ползать задом наоборот. Вскоре он получает должность чиновника для особых поручений, то есть следователем по особо важным делам. Очень любили масоны так называемый «Соломонов суд». Только, если Соломон лишь делал вид, что уничтожит ребенка, эти на самом деле уничтожали предметы судебного спора (государственное имущество). Писемский, под видом расследований преступлений старообрядцев, исполнял роль почти гитлеровца. «Николаевские чиновники по-разбойничьи налетали на селения старообрядцев, крушили скиты раскольников в лесных урочищах, свозили в узилища консисторий (местных органов правительствующего синода) книги и образа. В сырых подвалах костромского Ипатьевского монастыря грудами лежали великолепные иконы древнего письма, рукописные и старопечатные книги. Чиновники духовного ведомства, изъявшие все это у своих жертв, потом им же потихоньку и перепродавали то, что не было признано за еретическое поношение догматов православия. «Возмутительные» же изображения (вроде икон, на которых присутствовали протопоп Аввакум или другие апостолы старой веры), писания расколоучителей попросту уничтожались.» А потом он будет описывать старообрядцев и их ужасы, в качестве противопоставления масонам в своем романе… Писемский, будучи орудием в руках масонов, будет уничтожать единоверие в России. Бороться с христианами так легко. Он уничтожает молельни. Но, следует сказать, без особого восторга. «Я по поручению начальства ломаю и рушу раскольничью моленную и через несколько часов около пяти тысяч человек оставлю без храма, – и эти добряки слушаются меня, не вздернут меня на воздух, не разорвут на кусочки; но они знают, кажется, хорошо по опыту, что этого им не простят.» А целью его было именно христианство. Против него он боролся и сам этого не скрывал в своих записях. Но снова задавал вопросы по-хитрому, уводя внимание в сторону, называя христианами раскольников, а христианство – русской душой. Следовательно – боролся с русской душой «русский» писатель Писемский? «Я ставлю теперь перед вами вопрос прямо: что такое в России раскол? Политическая партия? Нет!.. Религиозное какое-нибудь по духу убеждение?.. Нет!.. Секта, прикрывающая какие-нибудь порочные страсти? Нет! Что же это такое? А так себе, только склад русского ума и русского сердца – нами самими придуманное понимание христианства, а не выученное от греков.»
Документально засвидетельствовано, что Писемский уничтожил также раскольничью часовню в деревне Гаврилково ближнего к Костроме Нерехтского уезда. А что делать? Кушать-то хочется. Он начинает работать переводчиком при каком-то журнале. Но платили крохи: 7 рублей за лист. А потом получает предложение писать на заданную тему. Почти как сочинение про княгиню Ольгу. А платить ему будут сперва 20 рублей за лист, а потом и еще больше. Так вербовали деятели на вроде Некрасова таких «агентов» как Писемский. Да это и не сложно было. За первую работу Писемский получает 250 рублей, супротив 18 рублей оклада на службе. Тут что хочешь напишешь за такие деньги… «Но автор и тому был рад – помилуйте, отхватить зараз 250 целковых! Да иной чиновник два года будет за такие деньги горбиться» Вот такие деньги платили за создание карикатурных образов тех же чиновников… Дальше все шло по плану: по методичке пиара «а-ля Мелье». Он ратует за все, что ему подбрасывают в голову всякие Островские, Белинские, Некрасовы и т.д. и т.п. «Гонорары, предлагавшиеся ему, теперь, по прошествии всего трех лет после публикации двадцатирублевого (за лист, конечно) «Тюфяка», достигли восьмидесяти-ста рублей.» С чиновничьей службы его не увольняют, а просто переводят в убогую даль. И проводят операцию «пересылка документов». «В деревне я по необходимости должен буду, кажется, жить около года, потому что все мои бумаги зашлются в Херсон, откуда их ранее полугода не выцарапаешь»
Потом начинается война с западными цивилизациями, которых так славили русские писатели. Пока под Севастополем сражаются, большая часть регулярной армии и флота сидит в окрестностях столицы. Писемский призван почитать вслух свои произведения великому князю Константину Николаевичу. Прямо на фрегате «Рюрик», на виду у вражеской эскадры, которая мирно стоит на рейде. Как это похоже на современную Россию. Пока армия каждый год готовится к параду Победы, враг с каждым годов все наглее и наглее подминает под себя все вокруг, включая даже жалкие плоды той Победы… Понятие Победы подменило великое понятие Фарс.
«Сопровождавший гостей офицер плавно повел рукой, затянутой в белую перчатку, в ту сторону, где море уходило за окоем:
– Неприятельский флот, господа!
Все взгляды обратились в указанном направлении. Послышались изумленные возгласы: над горизонтом вздымалась словно бы камышовая поросль. Мачт было так много, что штатские невольно почувствовали себя неуютно. Офицер предложил Писемскому медную зрительную трубу, и Алексей Феофилактович, с некоторой опаской приставив окуляр к глазу, с минуту молча созерцал неприятеля. Писемский протянул им трубу. Посмотрев на запад, Одоевский и Горбунов также развеселились. Оказалось, что все мачты англо-французов увешаны матросскими подштанниками. Получив таким образом доказательство мирных намерений вражеской эскадры, гости в благодушном настроении спустились на палубу.» А где шла в это время осада Севастополя и читались рассказы Толстого про героическую оборону. А русские офицеры и писатели трапезничали на виду англо-французской эскадры. «Стол, накрытый под полосатым тентом на корме, был великолепен.» После чтений для князя Писемский направляется в экспедицию. Официальной целью экспедиции было «исследовать все стороны жизни приморского и приречного населения России в видах практической пользы для русского флота.» Неофициальной – полить грязью быт и жизнь в Астрахани. И выловить в далеких мутных водах нового «гения» современности – Тараса Шевченко. Рядовой Шевченко попросил о помощи и Писемский не отказал. Вот такая вот легенда. «Сложность дела состояла в том, что самому Шевченко казалось невозможным просить за себя, и он без околичностей заявил об этом.» Шевченко, видать, тоже был масон? «По приезде в Петербург Писемский исполнил еще одну просьбу Шевченко – разыскал историка Николая Ивановича Костомарова, вместе с поэтом входившего в тайное Кирилло-Мефодиевское общество.» Вероятно в этом и была основная миссия Писемского. Ибо после возвращения домой, хозяева очень недовольны своим пасынком. Особенно Некрасов не сдерживается. «Еще в конце 1854 года Некрасов писал Тургеневу: «Он наворотил исполинский роман, который на авось начать печатать страшно – надо бы весь посмотреть. Это неряха, на котором не худо оглядывать каждую пуговку, а то под застегнутым сюртуком как раз окажутся штаны с дырой или комок грязи».
Перешагнувший через свою совесть Писемский, по воле своих кураторов, «открыл в русской литературе галерею героев, перешагивающих через собственную совесть, совершающих изначальное зло ради будущего добра.» Он голосует за выплату пособий Достоевскому и назначение пенсии семье Белинского. Потом начинается возня с пресловутой отменой крепостного права.
Интересный факт: манифест должны были читать (оглашать) исключительно в церквях. Оглашение было приурочено к Великому Посту. Весь ропот и недовольство, таким образом, должен был первым быть направлен на церковь.
«– Пользуясь сим поземельным наделом, крестьяне за сие обязаны исполнять в пользу помещиков определенные в «Положении» повинности... – Как новое устройство... не может быть произведено вдруг и потребуется для сего время примерно не менее двух лет. – До истечения сего срока крестьянам и дворовым людям пребывать в прежнем повиновении помещикам и беспрекословно исполнять прежние их обязанности...»
А потом начался разброд и шатание. И такие люди, как Лавров, чьи статьи в своем журнале охотно печатал Писемский, начали лезть в профессора философии.
«– Вы слышали? – кричал академик, размахивая жилистыми крестьянскими руками. – Известная партия всячески старается провести в профессора философии Лаврова.
– А что, Петр Лаврович у меня в журнале целый ряд статей о гегелизме напечатал, – отвечал Писемский. – Весьма, я вам доложу, учено...»
Потом в воздухе запахло опалой и Писемский направляет свои стопы в Лондон, к смотрящему за русскими писателями-холопами самому Герцену. Этот деятель к тому времени уже 15 лет в России не был, а про устройство ее имел наглость и смелость рассуждать. Замысел того «освобождения» крестьян был прост: побольше бунтов и волнений. Опять же госимущество можно поуничтожать и пограбить. Достаточно просто пустить слух о том, что манифест не настоящий. «Людей точно подменили. Какой там не в силе бог! С кольем, с дубьем лезут – подай-де подлинный царский манифест, а тот, что нам в церкви поп читал, подложный...» А главное, что бросили пахоты, бросили сеять и нависла угроза голода и неурожая. «Мужик, как саврас без узды, сейчас в кабак сорвется, и ничем его оттуда не вышибить – он теперь сам с усам. Одни предводителишки дворянства уездные да губернские и рады – им, дьяволам, жалованье дали. А нам говорят еще – с земли будете платить по пятнадцати копеек. Нас ограбили, да мы же и плати!»
И все ради чего? Ради того, чтобы кучка подлецов, усмехаясь в усы и видя результаты своих пропагандистских дел, могли и дальше размахивать морковкой перед носом народа: «Россия еще покажет Западу пример справедливого общественного устройства, она явит миру такой образ демократического развития, который и не снился Европе!» Друзья Писемского – Герцен, Огарев и Бакунин будут штамповать этот бред, а людей в России за распространение этих статей будут отправлять на каторгу.
А Писемский, дабы оправдать себя, или очистить себя прилюдно, завершает свой очередной роман жалким оправданием: «Не мы виноваты, что в быту нашем много грубости и чувственности, что так называемая образованная толпа привыкла говорить фразы, привыкла или ничего не делать, или делать вздор, что, не ценя и не прислушиваясь к нашей главной народной силе, здравому смыслу, она кидается на первый фосфорический свет, где бы и откуда ни мелькнул он, и детски верит, что в нем вся сила и спасение!»
Ох, не зря его начнут освистывать на публике. И его роман. А те, кто воздвиг его на постамент, будут прямо говорить про него правду. «в Писемском нет вовсе ни того ума, ни того таланта, какой ему приписывали. Впрочем, у нас всегда любят прокричать человека. Сначала поднимут выше небес, а потом начнут топтать в грязи. Так сделали нынче и с Писемским.» Масоны они такие. А Алексей Феофилактович играл роль птички. Которой не было на самом деле и при помощи, которой лишь отвлекали народ от ненужных размышлений. Аминь!