5

Мне бы надо перечитать эту книгу еще много раз. Трудно сразу все осознать и понять, тем более прочла я ее залпом, пропустив развернутое предисловие для "чистоты эксперимента". Так вот, не могу сказать, что все-все поняла и осознала. Несомненно, это - экзистенциализм, свойственный Достоевскому вообще, а здесь он подан в так называемом "концентрированном" виде. Герой - в нем есть что-то от Макара Девушкина, что-то от Раскольникова, что-то от Ипполита, да наверное в каждом из романов Достоевского, которые мне еще предстоит открыть, встретятся персонажи со сходными чертами. И в каждом из нас, порой глубоко, порой на поверхности, не всплывают ли такие вот личности? Зацикленность на себе, самокопание, самоуничижение, обиды, и даже - противоестественное наслаждение собственными муками. И разве герой страдает не искренне? Искренне, хотя и сам себя без конца подозревает в рисовке, в "книжности". И эта язвительность, желчность, жестокость, направлена ли она на окружающих? Да, но прежде всего на себя! Он ненавидит себя такого - злого, завистливого, мелочного, никого не любящего, не умеющего прощать.

Он умен, он способен рассуждать и видеть себя со стороны - да, самосознания тут не занимать. Единственное, что для героя невозможно - измениться, полюбить, поверить... Когда он описывает Лизе идеальное с его точки зрения семейство, взаимную любовь и радостное сосуществование - вот тут почти веришь, что наконец-то то он искренен, наконец проснулось что-то человеческое! Но уже на следующую встречу он утверждает, что всего лишь насмехался! И все-таки, есть сомнение, что герой, ненавидящий себя, нарочно старается казаться хуже, чем есть, лишь бы его не обвинили в слабости, сентиментальности, лишь бы не увидели в нем человека! И настоящую жизнь, прикоснувшуюся к нему в образе Лизы он отталкивает из всех сил, ибо закрыт для всего, что не входит в его судорожное истерическое самокопание... Вряд ли такой человек сможет выйти из подполья.

Книга очень сложная, это такой "слишком"... Достоевский. Обязательно буду перечитывать.

Я ненавидел их ужасно, хотя, пожалуй, был их же хуже. Они мне тем же платили и не скрывали своего ко мне омерзения. Но я уже не желал их любви; напротив, я постоянно жаждал их унижения.