4

Воспоминания о детстве в маленьком белорусском городке, переходящие в фантастический роман с элементами воспоминаний. Под самый-самый конец книга превращается в философические рассуждения.

У автора удивительный дар - о самых страшных вещах (оккупация, сталинские репрессии) он пишет смешно. Не понимаю, как ему это удается, но они одновременно и страшные, и смешные.

Поймала себя на том, что не всегда понимаю, где Ним реалистически изображает действительность, а где, так сказать, сатирически преувеличивает. Всего-то ничего прошло со времени правления Хрущева, а вот пожалуйста, я уже сомневаюсь, мог ли на самом деле иметь место такой диалог учительницы и школьника:

- Никита Сергеевич не может каждого балбеса обеспечить велосипедом, - возмутилась Елизавета Лукинична, - он день и ночь трудится, чтобы обеспечить вам счастливую жизнь, - это тебе понятно?
- Лисапед не может, а счастливую жизнь может? - недоверчиво переспросил Тимка. - А если у меня не может быть счастливой жизни без лисапеда, то как же он мне её сделает?
- Он знает как, и это не твоего ума дело. У него для этого есть вся коммунистическая партия и всё советское правительство, и можешь не сомневаться: они знают, что для тебя сделать.
...
- Ты о чём писал Хрущу? - спросил Тимка Мешка, когда нас наконец отпустили.
- Чтобы все люди были умными и я тоже, - смущаясь, признался Мешок.
- Это не к нему, - махнул рукой Тимка. - Он даже лисапеда не может...

В той части, где начинаются уже философические рассуждения, мне не понравилось, как автор на полном серьёзе рассуждает о том, что нужно сделать, дабы наступила уже в мире справедливая и правильная жизнь. А размышления про тюрьму и армию очень верные:

Тюремный мир всеми своими стенами целится сломать тебя и выплюнуть ненужным и навсегда пришибленным охмырком. Ты можешь не сломиться вперед себя в стремлении выгадать и угодить, ты имеешь возможность в табели о рангах того уродливого мира занять место, соответствующее твоим о себе представлениям. Но далее тебе предстоит или саму жизнь поставить в защиту себя и этого, выбранного тобой места, или скатиться вниз, уже надломившись, и далее -- вниз. Где хватит тебе цепкости, хитрости и удачи удержаться -- не знает никто, но это -- путь в одну сторону, в перелом. Все это происходит с тобой всерьез и навсегда. Никакое чудо не может заново поднять и возвысить тебя не то чтобы в глазах товарищей твоих по тюремной судьбе, но -- и в собственных. Можно все перетерпеть в сторонке, в массе "мужиков", никуда не высовываясь с первого самого шага по тем тропинкам (как и сделал Шурка), никуда не встревая, будучи оглядчиво-робким, но не явно трусливым, и тем самым не останавливая на себе ни воспитующий энтузиазм граждан начальников, ни презрительное внимание авторитетных туземцев. Но и это возможно не всюду, а лишь в зонах, которые по начальственной лености не вздумали превращать в "красные" заповедники.

И вот ты выбрался на волю -- надломленный, или переломанный, или, в лучшем случае, точно знающий, каким скользким ужом ты извернулся из перелома. Умудрился спастись терпеливой "овцой"? -- уже неплохо, но главное то, что ты точно сознаешь это свое место в дальнейшей жизни, кем бы ни вздумал прикинуться среди равнодушных к тебе людей. Не так уж важно, как ты далее поползешь (или поскачешь) по своим дням и какими победами в них попробуешь вернуть себе затоптанное в зоне самоуважение. Для самых главных будущих событий на твоем пути ты останешься той же терпеливой "овцой" (и хорошо, что не кем-то похуже). Ни к чему путному ты и не пригоден, кроме как принести собою в окружающую тебя жизнь еще больше бессмысленной овечьей покорности...

В целом, несмотря на некоторую зыбкость в плане жанровом, книга отличная. Там ещё Бродский выплывает в качестве второстепенного персонажа:-)