5 Ухватиться за протянутую руку.

Какая прекрасная книга! Как она точна ко множеству деталей, которые бродят у людей в голове и приводят к жутким недоразумениям. И, наверное, это первый раз, когда я читаю про ту сумасшедшую смесь СССР, которая существовала в определенный период, и это просто факты, без оценок, оценки в словах людей, и тут разные мнения, а не одно во главе угла, и это тоже интересно.

Почти все основное есть о книге в аннотации и послесловии. Про то как два знаменитых автора приехали в советскую Москву, как провели там время разговаривая с Машей (которая на самом деле Лена Зонина) и как потом эта повесть видоизменилась и вернулась обратно в свою вот такую замечательную форму, потому что только так она и могла существовать, в таком ритме, с таких глаз, рассказанная такими голосами.

У повести замечательная заявка в самом начале:

Она подняла глаза от книги. Какая скука эта вечная песня о некоммуникабельности! Если хочешь общаться, худо-бедно общаешься. Ладно, не со всеми, но с двоими-троими уж точно.

Это что-то вроде вызова и одновременно это клеймо. Да, это вечная тема про общение, уж сколько раз твердили миру, и тебе кажется, что тебе-то твердить не надо и вдруг - недоразумение... где угодно, в Питере, Махачкале, кухне, спальне.
Когда читаешь такое заявление в книге подспудно понимаешь, что сейчас вся книга будет именно об общении. И книга не разочаровал, более того, она восхитила. Ее хочется цитировать всю, начиная с первых мыслей героини и до точки в послесловии, как это не странно звучит. Тут все неотъемлемая часть жизни, тут все мы в зеркальном отражении. Наши страхи, наши переживания, наши нагнетания. И мир опять нам твердит - разговаривайте, разговаривайте. И Симона де Бовуар дополнительно кричит - учитесь разговаривать! Без этого никак. Если вы не учитесь этому простому, то в конечном счете вас утащит в одиночество.

Злость. Редко, очень редко она злилась на Андре. Но уж если случалось, это было торнадо, уносившее ее за тысячи километров от него и от себя самой, от своей жизни, от своей телесной оболочки в жуткое одиночество, одновременно жгучее и леденящее…

Даже, если это только мысленно - это страшно, а дальше, люди ведь убегают и физически, ничего не решая и оставаясь в одиночестве. А если вцепиться в это чувство, доказывать себе, что прав, баюкать змеюку-обиду на груди, то получится еще страшнее:

Каждую секунду, вспоминая лицо, голос Андре, она распаляла в себе обиду, опустошавшую ее. Есть такие болезни, когда ты сам становишься виновником своих мучений: каждый вздох раздирает легкие, но ты все же вынужден дышать. «И что теперь?» – тупо спросила она себя, вернувшись в гостиницу. Выхода нет. Они будут продолжать жить вместе, она запрячет поглубже свои обиды… Сколько пар прозябают так, в смирении, в компромиссе. В одиночестве. Я одна. Рядом с Андре – я одна. Нужно убедить себя в этом.

Аха, нет чтобы помириться, сделать первый шаг к пониманию, нет, вцепиться и держаться и отдаляться. И ведь бывает, что другой проявляет понимание и ты упорствуешь, вы вчитайтесь и если вас не напугает один из выборов, то бедааа:

Это снова был он, она его узнала; прошлое и настоящее совместились в единый образ. Но в груди оставался стальной клинок. Губы ее дрожали. Напрячься еще сильней, пойти ко дну, утонуть в густой черноте ночи. Или попробовать ухватиться за эту протянутую руку. Он что-то говорил ровным, умиротворяющим голосом; она любила его голос. Никто не может быть уверен в своей памяти, говорил он. Может быть, он и забыл ей сказать – но он не кривил душой, когда утверждал, что сказал. Она тоже ни в чем уже не была уверена. Она сделала над собой усилие:
– В конце концов, может быть, ты и сказал мне, а я забыла. Меня бы это удивило, но это не исключено.
– В любом случае нет никаких причин ссориться.
Она выдавила улыбку:
– Никаких.

Если не умеешь общаться, но хочешь быть с человеком, придется напрячься и научиться, прям вот сейчас, потому что у тебя нет минутки на подумать, нет года на правильные слова, всегда есть только секунда сделать выбор и сказать то, что ты хочешь. Как сказала в самом начале автор - худо-бедно.

Мне нравилось вся выстроенная сцена с "недоразумением", от самого начала, от первых мыслей, сомнений, до того, как люди друг другу давали подтверждение или нет. Как они их слышали или отказывались слышать, как воспринимали слова и что себе надумывали. Тут все до последнего слова психологически верно и можно приложить к любому человеку, как копирка будет. И конечный результат тоже важен. Мы так редко признаемся в этом, но мы ищем подтверждений любви и нам мало слов, нам нужно и тактильное подтверждение, а что может быть нагляднее того, что ты имеешь право прикасаться к человеку. Мы об этом так редко задумываемся, так редко это подчеркивают авторы, наверное, только очень хорошие авторы умеют вот так показать важное и объяснить его, чтобы у читателя в голове все наконец сложилось в единый ансамбль, и они себя узнали и поняли зачем они что-то делают, откуда это берется.

В коридоре она взяла его под руку. Они помирились; но она испытывала потребность убедиться в его присутствии.

И не только люди раскрываются в этой повести, хоть именно они и важны. Но и город, и строй. И то как Симона де Бовуар это подает, заслуживает некой похвалы. У нее каждый герой по-своему видит мир и это важно. Люди смотрят вокруг и видят свое. И вот это важно понимать, читая о реакциях людей, о том, как все описывается. Вы обратите внимание, даже люди рядом с вами видящие одно и тоже, могут воспринимать это не так как вы и у вас будет праздничный день и парад, а у него обязаловка и мытарства.

Вокзал вызывающе зеленого цвета: по-московски зеленого. («Если тебе это не нравится, то не понравится Москва», – говорил Андре три года назад.) Улица Горького. Гостиница «Пекин»: фигурный тортик, скромный, если сравнивать его с гигантскими замысловатыми высотками, якобы вдохновленными Кремлем, вздымающимися там и сям в городе. Николь помнила все. И, едва выйдя из машины, узнала запах Москвы, запах бензина, бьющий в ноздри еще сильнее, чем в 63-м, наверно, потому что машин стало намного больше – особенно грузовиков и фургонов.
<...>
Внизу виден конец широкого проспекта; поток машин устремлялся в туннель под площадью Маяковского. Толпа на тротуарах выглядела по-летнему: женщины разгуливали в цветастых платьях, с голыми ногами и руками. Был июнь, а они воображали, будто жарко.

Я читаю и вижу юную, шумную, смеющуюся Москву. Москву из советских фильмов, с девушками у которых светлый взгляд, с парнями, глядящими смело вперед. Но автор видит все это и ее это пугает, ей все это не нравится, ей невыносимы высотки, она закапывается в прошлое и чувствует себя лучше только среди маленьких стареньких домиков, в них она видит прелесть. Это не цвет вокзала не впускает в Москву, это мышление такое, не впускает во всю страну. Хоть при этом человек бился за свободу, но в этой же книге автор сама расскажет о своих убеждениях, расскажет какие они на самом деле скорее вынужденные и что Андре живет идеей, а она нет, совсем нет и ищет, ищет оправдание тому почему это вышло так, не в себе ищет, в людях со стороны. Смотреть на мир глазами Симона де Бовуар скучно. Очень-очень скучно, и неудивительно, что она сама заскучала. И так же удивительно, что она смогла написать такую яркую, бушующую повесть! Удивительно, что человек умеет отделять свое от чужого, наблюдать со стороны тонко, подмечая нюансы, но пользоваться этим в жизни - не умеет. И порой я задавалась вопросом, может быть не все было фактом, а что-то было мнением, подкусом? Просто написано было точно и поэтому это превратилось в рассуждение, в мысли, в желание людей)))

– И все-таки я зашла однажды утром в воскресенье в московскую церковь и удивилась. Там было много людей среднего возраста и даже молодых. Гораздо больше, чем раньше.
– Досадно, – вздохнул Андре.
– Да.
– Если людям хочется верить в небеса, это значит, что они мало во что верят на земле.

Повесть получилось живой благодаря тому, что люди взаимодействовали со средой, они жили дополнительно тому, что бушевало в их комнатно-личном. Их интересовал мир вокруг, они хотели его знать и понять, поэтому герои, Андре и Маша, вышли ярче и интереснее человека, зацикленного на себе, не умеющего встроиться в происходящее. Они жили в мире, они разговаривали о мире, они стремились с ним взаимодействовать и получались люди объемные, сопереживающие, живущие:

Да, его настроение имело название, и оно ему не нравилось, но пришлось его признать: разочарование. Он в принципе терпеть не мог, когда люди, вернувшись из Китая, с Кубы или даже из США, говорили: «Я был разочарован». Они зря a priori составляли себе представление, которое потом опровергали факты; в этом были виноваты сами люди, а не жизнь. И все же что-то подобное испытывал сейчас Андре. Быть может, все было бы иначе, если бы он посетил девственные земли Сибири, города, где работали ученые. Но в Москве и в Ленинграде он не нашел того, что надеялся увидеть. А что он, собственно, надеялся увидеть? Трудно сформулировать. Как бы то ни было, он этого не нашел. Конечно, разница между СССР и Западом огромна. В то время как во Франции технический прогресс лишь углубляет пропасть между привилегированными и эксплуатируемыми классами, здесь экономические структуры работают, чтобы однажды плодами этой работы воспользовались все. Социализм рано или поздно станет реальностью. Однажды он победит во всем мире. То, что происходит сейчас, – просто период спада.

Сложно объяснить всю красоту того, что есть в повести, тут несколько слоев, которые нельзя рассматривать отдельно и при этом нужно разбирать отдельно. Повесть одновременно и резкая, и по-женски мягкая. Повесть и откровенная, и скрытная. Повесть и правдивая, и деликатная. Она читается быстро, но читать ее надо вдумчиво. Она красива, стройна и обыкновенна.