Больше рецензий

bastanall

Эксперт

Литературный диктатор

23 января 2021 г. 20:37

787

5 Хорошая смерть — быть растерзанным стаей идей

Эта рецензия — как продолжение моего безумия, которому я слагаю оды и мелодию которого частенько напеваю про себя. Insa-a-a-ania mia-a-a… на мотивчик осолемио с до-о-о-олгим, протя-а-а-ажным «a» («insania» — по-латыни «безумие»). Мотивчик — итальянский, книга — греческая, а писатель вообще испанский… Логика, умри. Но попробуйте на секунду закрыть глаза и представить эту многоязычную сумятицу голосов. Ничего не напоминает? Дамы и господа, добро пожаловать в театр!

Это не книга, а настоящий театр в миниатюре: с актёрами, играющими на сцене, с суфлёром в суфлёрской будке, таинственными зрителями в бельэтаже и нами, читателями, — на галёрке. Хотя такое сравнение — не совсем точное: моё описание соответствует современному театру, а подлинные древнегреческие драмы разыгрывались в амфитеатре на свежем воздухе, чтобы голоса актёров и пение хора разносилось далеко-далеко… Но в античном амфитеатре нет «суфлёрской будки» для Переводчика; нет «бельэтажа» с балкончиками, где мог бы укрыться Таинственный Преследователь Переводчика; нет «хоров» для хора, который мог бы затянуть свою заунывную песню смерти и безумия (каюсь, моя выдумка, в книге этого нет); нет даже «авансцены», где Гераклес и Диагор могли бы прохаживаться туда-сюда в амплуа «сыщика в кепке и его друга-тугодума» (если вы понимаете, о чём я), пока один объяснял бы другому ход своих размышлений, приговаривая «Это же элементарно, Диагор». Уже из этой параллели структур ясно, что роман не мог быть написан во времена Древней Греции. И действительно, время написания — 2000 год. И четверти века не прошло, какая уж тут античность.
В Древней Греции с театром всё было проще и сложнее одновременно. Если бы это был древнегреческий амфитеатр, я могла бы сесть где угодно — и слышала бы каждое слово, даже сказанное шёпотом в арьерсцене (читай: с лёгкостью бы понимала происходящее в сюжете). Но последние веяния постмодернизма загнали меня, Читателя, на самое убогое место в современном театре — на галёрку. Поэтому сразу предупреждаю: всякому читателю, рискнувшему сунуть нос в это представление, необходимо будет приложить титанические усилия, чтобы успеть охватить взглядом и действие на основной сцене, и события в подстрочнике, и эйдетические намёки на заднем плане. В этом чёртовом театре читатель должен стать пресловутым сказочным волком с большими ушами (чтобы лучше слышать), большими глазами (чтобы лучше видеть), большими руками (чтобы было удобнее хлопать себя по лбу после очередного озарения) и большим мозгом (чтобы лучше понимать мизансцены). Какое счастье, что в этой книге не водится дровосеков! Впрочем, это уже совсем другая история…
А сложнее было потому, что представление в Древней Греции всегда было не совсем представлением:

Иногда ему казалось, что этот бесконечный ритуал намного древнее людского понимания. Это был даже не театр, а что-то более изначальное, анархичное; не было прекрасной поэзии, которую образованная публика могла бы перевести в красивые образы; сюжет почти никогда не был логичным: матери спали со своими сыновьями, сыновья убивали отцов, жены затягивали мужей в кровавые запутанные сети, расплатой за одно преступление становилось другое, месть не имела границ, Фурии преследовали виновных и безвинных, останки оставались без погребения; повсюду немилосердный хор завывал от боли; и простирался давящий беспредельный ужас, какой испытывает человек, оказавшийся один посреди моря. Театр, подобный оку Циклопа, следившего за зрителями из своей пещеры.


Это что-то вроде спектакля, который наблюдает за тобой, пока ты наблюдаешь за ним. У него, кстати, прелюбопытнейший сюжет, где сыщик противостоит убийце, здравый смысл противостоит философии, красота слога соперничает с его же омерзительностью, скрытой между строк. Что же мы видим на сцене? Ученик Академии жестоко растерзан, его ментор Диагор хочет найти виновных, поэтому нанимает Разгадывателя загадок — местного древнегреческого детектива. Вдвоём они постоянно спорят, опрашивают свидетелей, рыщут и тут, и там, выходят на след некоей секты и, наконец, раскрывают преступление. И надо сказать, что очень интересно наблюдать, как философская система ценностей Диагора за время этого расследования рушится и перестаёт быть Идеей Реальности, вплотную приближаясь к Реальности.
Но у книги есть ещё и арьерсцена (т.е. сцена позади сцены). Актёры переднего плана догадываются о существовании заднего плана, но у них свои роли — им не до чтения между строк. Арьерсцену плохо видно из зала и тем более с галёрки, но зато она вся как на ладони видна из суфлёрской будки. И только суфлёр-переводчик понимает, что там происходит что-то необыкновенное. Нам же остаётся только внимательно слушать его комментарии.
Думаю, всем нам сразу же бросается в глаза имя Разгадывателя: Гераклес, почти как Геркулес, Геракл, но не совсем. В книге 12 глав-сцен, и мы можем подумать, что это просто забавная аллюзия, но нам даже в голову не придёт, что за каждой сценой скрывается что-то большее. Только с подсказки Переводчика мы начинаем подмечать детали, только благодаря Переводчику мы понимаем, что за каждой из сцен стоит один из двенадцати подвигов Геракла: в первой главе — победа над Немейским львом, во второй — победа над Лернейской гидрой и т.д. Эти намёки можно назвать одним словом «эйдезис». Поиски эйдезиса настолько увлекательны, что в антрактах у нас нет времени скучать. Мы прислушиваемся к комментариям Переводчика и в то же время пытаемся опередить его, всматриваясь в происходящее на сцене — то есть читая между строк, — и это по-настоящему нас захватывает. Мы словно оказываемся внутри книги и исследуем головоломку наравне с Переводчиком (но не с Гераклесом).
Если на основной сцене расследуют афинские убийства, а на арьерсцене демонстрируют подвиги Геракла, то как бы нам назвать сцену за арьерсценой? Там находится что-то ещё: чуть более глубокое, чуть более труднопонимаемое, хрупкое, как белизна лилии, и смертельно опасное для нашего мировоззрения… Что же это? Это Идея! Хрупкая и умоляющая её спасти. Несчастный Переводчик теряет интерес к арьерсцене и полностью переключается на метания несчастной Идеи, и мы — вместе с ним, потому что невозможно оторваться от зрелища того, как он увлекается ею. Это ещё одна история внутри истории, заключённой в историю.
Да, у несчастного Переводчика, запертого в суфлёрке, всё это время была своя роль, но ни он, ни мы до какого-то момента не догадывались об этом. Роль Переводчика не исчерпывалась эйдетическими комментариями, он был нужен — был похищен, заперт, страдал, голодал, мыслил, — чтобы провести читателя к Идее, самому главному и самому труднодоступному уровню смысла.

…Есть нечто превыше [разума], чистая Идея, свет, пред которым все мы, живые существа и вещи, населяющие мир, являемся лишь смутными тенями. И иногда лишь миф, сказка, поэзия или сон помогают нам описать её.


В чём именно она заключалась и почему была нужна целая книга, чтобы подвести нас к ней, я вам говорить не стану. У меня сложилось своё представление, у вас может сложиться своё — совершенно другое, и в этом весь смысл чтения.
О том, кто же наблюдал за Переводчиком с бельэтажа, и вовсе не стоит пока говорить, просто помните, что вы не одни, кто, затаив дыхание, следит за его работой.

В антрактах, когда занавес опущен, мы можем видеть только тень, мелькающую за ним. Это тень антрепренёра, закулисного кукловода, нет, сценовода, создающего очередную сцену, чтобы запутать Гераклеса. Или наоборот, раскрыть ему глаза? Гениальный убийца — или провокатор? Не буду раскрывать его личность, но человек он жуткий. Обычно я под этим словом подразумеваю, что от человека или предмета, названного жутким, веет чем-то ненормальным, пугающе бездонным, способным перевернуть весь мир с ног на голову или по щелчку пальцев обесценить человеческую жизнь, словно обладающим привкусом сладкого безумия и железной крови на языке. И самое жуткое в этом привкусе то, что он может как пугать, так и привлекать, — грань слишком тонка.
Всю книгу задаёшься вопросом, какое лицо окажется у зла? А в конце задумываешься, является ли зло на самом деле злом? Надо ли считать главного героя положительным только потому, что так принято? И если в книге присутствует кто-то, чьи идеи, мысли и поступки приводят к смерти других героев, — обязательно ли этот персонаж отрицательный? Зло многолико и скрывается в тени, поэтому его легко перепутать с добром (или благородством, или свободой мыслей, или гениальностью); но и добро не всегда однозначно, поэтому может казаться похожим на зло.
Эта книга динамична, она захватывает и целиком поглощает внимание, она увлекает за собой в мир — нет, не мир идей, но в мир размышлений об идеях. В ней много философии и мало, к моему счастью, логических парадоксов, много диалогов, переворачивающих взгляд на мир с ног на голову, но мало возвышенного драматизма. В этой книге самые важные мысли встречаются там, где между героями разгораются конфликты, где происходит столкновение чужих интересов, чувств и стремлений. Но перед глазами постоянно маячат какие-то идеи, стаи идей; они мечутся, кричат, бьются в припадках, а в конце набрасываются и разрывают на куски — и хорошо, если друг друга, а не тебя. В идеале книгу нужно читать и перечитывать, чтобы всё понять и не оказаться растерзанным. Впрочем, даже если в процессе вы почувствуете, что чтение смерти подобно, не беспокойтесь: это хорошая смерть.

Ламповый флэшмоб 2020. Радость сердца моего, дофамин мозга моего, ненаглядная Felosial , спасибо за совет!
Охота на снаркомонов 2020: №285. Детективная премия (язык/страна не важны): книга получила Flintyxan, «шведскую премию за лучший исторический детектив зарубежного автора, переведенный на шведский язык в прошедшем году»

Комментарии


Ох, какая рецензия! Спасибо, дружище, что по достоинству оценила эту книгу (а я не сомневалась, что она тебе понравится, когда давала совет).
Захотелось перечитать книгу и рецензию сразу после перечитывания книги!


Я писала отзыв и мучительно думала, как же между работой и работой выкроить время, чтобы перечитать))). Не знаю, когда, но выкрою!) А потом напишу вторую рецензию, ещё больше первой xD