4.5 Послание Робинзона читателям LiveLib

Кажется, я снова пьян! Да это не беда, я же с таким намерением к вам сюда и шел, чтобы напиться, но, дорогие господа и дамы, я, если честно, поражен вашим выбором. Что вы тут пьете в основе своей - какие-то фэнтези и любовные романы, это же, прости господи, "киндер-бальзам" какой-то, "бургонское" ярославского разлива. А ведь у вас тут и коньячок водится, вот хотя бы этот, который я сейчас откупорил - 150-летней выдержки, Островского завода, марки "Бесприданница" - замечательная вещь. Я себе еще рюмочку налью, если позволите...

Так вот, что я хотел вам сказать-то? Ах, да... Ну, так про коньяк про этот самый, про "Бесприданницу". На самом деле, это не только коньяк, это боль моей души, это всё, что у меня есть - мой дом, моя Родина с самой большой буквы. Я тут родился, тут и прописан. Нас здесь не так мало, да вы всех нас знаете: Ля-Серж, Васечка-затейник, хмурый Кнуров, Лариса Дмитриевна - красота наша, Карандышев - злодей, ну, там еще кой-кто по мелочи. Нет, Харита Игнатьевна, конечно не по мелочи, но между нами, не долюбливаю я эту старуху.

Если честно, я их всех недолюбливаю. Ну, а что? Вот, Ля-Серж - за что его любить? За то, что он меня с острова снял, когда я там куковал после изрядного подпития и дебоширства? Спасибо ему за это, конечно, и платье он мне со своего плеча подарил, мерси. Но...! Но человека-то он во мне не видел, я же для него был актёришка-пропойца. Может, я и пропойца, но ты не суй мне в нос при каждом удобном случае, что брезгуешь мной. Я вроде виду не показываю, но мне обидно! Я же - человек! Я знаю - Горький был ещё мал, его дед в Нижнем порол, но "человек" уже тогда звучало гордо!

А Вася? Как он меня обдурил с Парижем этим? А ведь я ему поверил. Еще тот пройдоха - далеко пойдет, а я ему так и сказал. Ну, пусть идет, лишь бы за меня заплатил в трактире. А Кнуров? Он же ко мне даже не обратился ни разу, всё через губу, столько спеси - на сорок человек хватило бы. Карандышев - тот попроще, но дурак дураком. Я хоть и без претензий, но с дураками водиться - себе дороже.

Про Ларису Дмитриевну спросите. Что сказать? Барышня она страсть какая красивая и нежная, что называется не моего поля ягода, это верно. Да только это как посмотреть, она мне тоже ни словечка не подарила, как и Кнуров, но это пока петухи перья распускали. Я Карандышеву простить не могу, что он её застрелил. Оно ведь как могло бы быть, Ля-Серж её бросил, она бы к Кнурову, тот бы годок-другой с ней понянчился, и тоже бросил бы, а то и помер бы, такие как он от удара как мухи мрут. Вот тут бы Лариса Дмтриевна и Робинзону была бы рада. А я бы ей ангажимент организовал, самое то в Муромском или Рыбинском театре примой, пела она очень даже хорошо, а играть это дело немудреное, я бы её ловко обучил. Да только этот Карандышев всем все карты спутал, говорю же - дурак!

И что еще хочу сказать... Тут, у нас, в общежитии бессмертных литературных героев, телевизор тоже есть, так вот под Новый год показывали по одному из каналов фильм, "Жестокий романс" называется. Хорошее кино, жалостное такое, но тоже "киндер-бальзам" - портвейн дешевый, не коньяк. Лучше всех Лариса Дмтриевна вышла, вот она такая и была, совсем не похожа на ту наглую тётку, что на другом канале сватовством занимается. Васечка-жмот и Кнуров-сыч вроде тоже что-то общее имеют с теми, которых я всю жизнь знаю. Особенно актёр Мягков в роли Карандышева мне показался - прямо он и есть. А вот Ля-Сержа ваш гениальный Михалков, как по мне, так подпортил, уж такого вальяжного барина разыграл, уж такого форса напустил, что даже у нас в Костромском театре 150 лет назад играли лучше. Ля-Серж он хоть и не без подлости был, и пыль в глаза пускать любил, только он себя сдерженнее подавал, в нем больше авантажности было, чем чванства.

Но это всё лирика, вот и дошли мы до главного. Актёр Бурков, которому доверили играть меня, не понравился. Во мне больше достоинства было, я себе цену знал, хоть и за чужой счет пил, а этот - промокашка какая-то, тьфу! Не вертье ему - Робинзон не таков!

И еще у меня претензия к режиссёру этому Рязанову, что ли, - зачем он мою роль обрезал и выкинул почти все сцены из четвертого действия, в которых я имел самый настоящий бенефис? Он же, убрав меня - Робинзона, убрал самую главную кислоту, оставив только щёлочь, вот и получилось у него самое настоящее мыло. Я же там - в четвертом действии - не просто так номер отбываю, я там всей этой публике показываю, что в них меньше чести и достоинства, чем в пропащем и спившемся актёришке Аркашке Счастливцеве.

На прощание хочу поднять бокал и сказать, нет, не тост, тосты, это Карандышев - мастер говорить, а я просто хочу выпить за папу нашего литературного - Александра Николаевича Островского, который дал нам имена и жизнь. Правда, имя мне досталось от англичанина Дефо, так я ему долг отдал в пьесе, я же там одно время англичанина изображаю и всё время повторяю "Йес!" Но, между нами - по секрету шепну, когда мы - герои пьесы - собираемся узким кружком в том самом общежитии бессмертных, мы еще каждый раз не забываем выпить и за Антона Павловича Чехова, потому что нам кажется, что мы - самые чеховские из детей Островского. Йес!