5

«Одною из заветных формул того времени была «святая простота»*. В ней заключалось нечто непререкаемое, и при упоминовении об ней оставалось только преклоняться. Но употребляли ее неразборчиво и нередко смешивали с пошлостью и невежеством. Это уж было заблуждение, которое грозило последствиями очень сомнительного свойства. Крестьянство задыхалось под игом рабства, но зато оно было sancta simplicitas;[53] чиновничество погрязало в лихоимстве, но и это было своего рода sancta simplicitas; невежество, мрак, жестокость, произвол господствовали всюду, но и они представляли собой одну из форм sancta simplicitas. Среди этих разнообразных проявлений простоты дышать было тяжело, но поводов для привлечения к ответственности не существовало.»

"Пошехонская старина" - последнее произведение Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина. Как и "Господа Головлевы" оно посвящено последним десятилетиям крепостного права в Российской империи. В этой повести, представляющей собой сборник небольших зарисовок, автор сравнительно мало использует художественные приемы, не сгущает краски, позволяя картине крепостничества предстать перед глазами читателя в максимальном приближении к действительности, в реальной ее неприглядности.
Задача рассказчика здесь - запечатлеть правду:

"…все сказанное <...> мною вполне искренно, без всякой предвзятой мысли во что бы то ни стало унизить или подорвать. На склоне лет охота к преувеличениям пропадает и является непреодолимое желание высказать правду, одну только правду. Решившись восстановить картину прошлого, еще столь недалекого, но уже с каждым днем более и более утопающего в пучине забвения, я взялся за перо не с тем, чтобы полемизировать, а с тем, чтобы свидетельствовать истину. Да и нет никакой цели подрывать то, что уже само, в силу общего исторического закона, подорвано."

Салтыкову-Щедрину удалось передать дух эпохи, подавив в себе страсть к обобщениям, гиперболам и прочим литературным спецэффектам.
Получилось насколько возможно, честное произведение о человеке во всей его ограниченности и современной ему общественной системе во всей ее властности. Нечто похожее на труды Солженицына о пенитенциарной системе СССР.
И там, и там описывается система порабощения масс и последствия порабощения. Масштаб у Салтыкова поменьше, но может оно к лучшему. Повествование Михаила Евграфовича лаконично, лишено изысков, способных заслонить смысл, не имеет цели давить на эмоции. Автор, кажется, также далёк от намерения судить и критиковать:

«Атмосфера крепостного права, тяготевшая над нею, была настолько въедчива, что отдельные индивидуумы утопали в ней, утрачивая личные признаки, на основании которых можно было бы произнести над ними правильный суд. Рамки были для всех одинаково обязательные, а в этих общих рамках обязательно же вырисовывались контуры личностей, почти ничем не отличавшихся одна от другой. Разумеется, можно было указать на подробности, но они зависели от случайно сложившейся обстановки и притом носили родственные черты, на основании которых можно было легко добраться до общего источника»

Короткие рассказы читаются легко и увлекательно; кроме того мне книга попалась с комментариями, которые объясняли что конкретно в книге близко к биографии автора, что он описывал по рассказам других людей, которые очень любопытно освещают процесс творческого переосмысления действительности.

Книга интересна, наверное, потому что повествует о реальной жизни наших пра-пра...
Меняются формы (хотя и они цикличны), система остается...
"Сейчас" подозрительно похоже на "тогда" и из "тогда" во многом проистекает.
Из историй "Аннушки" и "Сатира-скитальца" можно угадать как простые люди мыслили в высших точках своей рефлексии:

«— Но что, Сатирушко, каково? — спрашивала она.
— Кашлять тяжко. Того гляди, сердце соскочит. Чего доброго, на тот свет в рабском виде предстанешь.
— Так что ж, что в рабском — прямее в рай попадешь. И Христос в рабском виде на землю сходил и за рабов пострадал.
— Оно так, да в ту пору рабы другие были, извечные…
— А мы какие же?
— А мы прежде вольные были, а потом сами свою волю продали. Из-за денег господам в кабалу продались. За это вот и судить нас будут.
— Не мы, чай, продались. Наши-то и родители и дедушки, все спокон веку рабами были.
— Все равно, ежели и в старину отцы продались, ми за их грех отвечать должны. Нет того греха тяжеле, коли кто волю свою продал. Все равно что душу.»

Советую как хорошую иллюстрацию к учебнику по истории соответствующего периода, потому что сухие факты легко стираются из памяти, а художественные образы, воссозданные современником исторических событий, действуют сильнее и дольше остаются в сознании.

Ибо хотя старая злоба дня и исчезла, но некоторые признаки убеждают, что, издыхая, она отравила своим ядом новую злобу дня и что, несмотря на изменившиеся формы общественных отношений, сущность их остается нетронутою.