4

Со слезами на глазах расстаюсь с Карлейлем. Слезами не грусти и не радости - облегчения. Я его добила. И ведь не то чтобы он был плох, напротив, кое-где вообще так прекрасен. Я давно не видела англичан, пишущих с таким пылом, такой страстью, даже в художественной литературе, что же говорить об "исторической" в понимании того времени, когда была написана "Великая французская революция".

Промучилась с этой книгой так долго, что, честно говоря, понятия бы не имела, о чем в начале речь шла, если бы о событиях нельзя было где-то еще прочитать. Карлейль пишет так, что голова идет кругом от воодушевления, метафор и прочего высокого штиля. От субъективности. Впрочем, не будь субъективности, вряд ли бы так впечатляюще были бы выписаны отдельные эпизоды.

В первый раз меня ударило по голове во время военных действий, герцога Брауншвейгского и Дюмурье, Вальми и всего тому подобного. Это при том, что военные эпизоды мне традиционно тяжело даются. А тут - понесло, вместе с кавалерией и Карлейлем, чье перо не поспевает за мыслью, как язык Демулена не поспевал за его мозгом. Затем было тягучее, трагичное голосование за казнь Людовика, где каждое слово как будто густыми чернилами медленно ударялось о бумагу и оставляло темные пятна. Если кому-то хочется осознать, какую силу может иметь многократно повторенное на сотню ладов 'La mort!', вдруг из слов перешедшее в осязаемую реальность, - вам сюда. Этому эпизоду вторит и смерть Марии-Антуанетты, но уже как далекое эхо.

Убийство Марата по традиции опять же выглядит ярким эпизодом на фоне всего происходящего вокруг - можно забыть Конвенты, и Ассамблеи, разъезды короля туда и разъезды короля сюда, декрет такой и закон такой, а про Шарлотту Корде как-то забыть не получается. Здесь тоже не получилось, да и за время ее предсмертной поездки в тележке Карлейль успел спеть мощную осанну знаменитой гражданке из рода Корнеля. То же самое с Дантоном - любил Карлейль Дантона, что уж там, как мало кого из своих исторических подопечных любил. Сцену казни, конечно, можно описать фразой "Здравствуй, дорогой Дантон! Ну и ты, Камиль, тоже заходи". В любом случае лучше, чем хорошо, но тщетно скрываемое облегчение от гильотинирования зеленолицего.

К слову, зеленолицему от Карлейля досталось просто неприлично много оплеух по простреленной челюсти. Меня передергивает, конечно, от идеи Верховного существа и сопутствующего ей праздника, а также небесно-голубой обновки по случаю, но, право слово, мистер Карлейль, называть главу о Верховном существе "Мумбо-юмбо"?

Понятно, я под конец ворчать уже начала. Карлейль так радуется Термидору... Ну мало ли, многие бы порадовались, может мы тоже бы порадовались, если бы потом не было Директории и Наполеона.