2.5

Итак, я не очень понял, что произошло.

Ибо я начинал слушать совсем не ту книгу, которую только что слушать закончил. В то же время файлообменник и голос чтицы уверяют меня в обратном. Но позвольте! В начале было слово… много слов. Слова эти были бессвязны, или имели связь столь нелепейшую, что им можно было только ужасаться, ибо даже потешиться над ними не находилось мужества. Автор той книги, которую я начал читать, называл чёрное белым, утверждал красоту в мерзости (и нет, гомосексуализм для меня не мерзость), наслаждался своим падением, запахом потных ног, предавал все мыслимые моральные ценности, на фоне этого возникали какие-то имена юношей, как призраки, ещё не имеющие плоти, внезапно, словно россыпь игральных карт, случайно всплывающих, то одно, то другое, что было бы уместно, знай мы правила игры, и так же хорошо в лицо всех этих валетов, как блтзко знал Жене своих любовников. Но мы из другого мира, того, в котором ценятся отрицаемые им моральные качества, и мы не знаем ни его любовников, ни способы крапления карт, и не способны принять за проявление высочайшей любви внезапное предательство автором очередного своего любимого юноши, его тщательно планируемое убийство (так и не состоявшееся, как я понял) Люсьена, его обкрадывание Армана, его оскорбления многих прочих, бросаемые им в их лица. Я не понимаю, как можно утверждать, что в любом городе Франции найдётся вор, который приютит его и обогреет, и зацелует его, и затрахает, и пойдёт с ним после этого на дело, когда он сам, о котором наверняка думали то же самое, постоянно предавал самых близких себе людей.

Начальная бессвязность, вызванное из глубин небытия печатным бумажным словом «с места в карьер», постоянные опровержения самого себя, утверждения типа «дважды два равно пять» заставили меня думать, что связался я с этаким сиамским близнецом Киньяра, с той лишь разницей, что тот пытается в философы, а этот софист.

В середине я нашол более подходящим сравнение его с Кьеркегором, а «Дневника вора» с «Дневником обольстителя». Оба считали себя знатоками человеческих душ и страстей, рассчитывали «обучать» своих избранников жертв науке страсти, а также заранее просчитывали обстоятельства разрыва. Только Жене демонстрирует все эти замыслы на примере не одного, а многих.

В конце я сравнивал его с Вийоном, отдавая безусловное предпочтение последнему, но заслушавшись до невозможности взять и прервать процесс. Да, этот выскочка, пусть и бессознательно, но косит под и претендует на роль короля воров и поэтов, прибавляя к этому также звания рядовых гомиков и педерастов. Но текст и в самом деле лился как музыка, текст был поэтическим, несмотря на все изуверства, которые вытворил этот подонок с его сутью. Я презирал автора. Я был очарован текстом. Я не знаю, что ставить книге.

Самое смешное, что книгу, в которой речь ведётся от лица гомосексуалиста, в которой почти отсутствуют женщины, читала женщина. Это была Наталия Литвинова. Тембром и интонациями она мне напомнила Лину Музырь и Людмилу Мушкатину, так, что я аж подосадовал, ибо хотелось всё же открыть и услышать что-то новое, непохожее на всё, что слышал раньше. Так что читала она неплохо, вкрапляя самоиронию в речь гг, но увы, без какой-то ярко выделяющейся манеры, свойственной лишь ей одной.