4 Оковы разума

О том, что невозможно выразить, нужно молчать, сказал Витгенштейн. Значит, даже не пытаться. Отдать все на откуп косноязычию. Или - помните? - как в фантастической истории Сюзанны Кларк о двух волшебниках, дворецкий, заколдованный эльфами, как только пытался пожаловаться кому-то из людей, рассказать о своем отчаянном бедствии, вместо этого принимался сыпать байками и анекдотами из жизни эльфов, так проявились злосчастные чары. Вместо слаженного повествования о собственных горестях ему на язык шли бердни, как будто его рассказ был перекодирован, и информация, передаваемая на входе, коренным образом менялась на выходе. 

Так и безумие модифицирует поступающую в мозг информацию, и если подумать, то весь воспринимаемый нами мир не более, чем оковы разума. По Боулзу, все, что выходит за рамки рационального осмысления, свойственного человеческому мышлению, есть не что иное, как звездный ужас. У Андрея Белого один из персонажей, умирая, расширялся до размеров Вселенной, вбирая ее в себя. Рамки исчезли, он стал всем, и мир слился с его личностью. У Боулза уйти из мира значит потерять себя. Его герои так далеко уходят по этому пути, что не могут вернуться. Принимать мир и его условности значит переживать личную боль, будучи запертым в тиски собственной личности. И тогда ничто не поможет.

Трое американцев путешествуют по Алжиру: Порт, Кит (супружеская пара) и их друг Таннер, будто бы влюбленный в Кит, а на самом деле очарованный ими обоими, как самыми оригинальными людьми, которых когда-либо встречал. Они же Таннером вовсе не очарованы и воспринимают его общество как досадную помеху. Никто из них не видит и не знает душу другого, ибо каждый сам собою "обло ограничен". Порт и Кит только на первый взгляд антиподы, на самом деле, их души невероятно схожи. Таннер, при всей своей банальности, обладает таким качеством, как верность. Он сумел разглядеть в Порте и Кит определенную ценность, и это делает этого персонажа, благодаря его восприимчивости, не менее важным, чем два протагониста. 

Сколько бы в литературе не описывали процесс умирания, все это, по сути, остается не более чем фантазией. Этот опыт предстоит нам всем, но оттуда еще никто не возвращался, так что достоверное описание смерти составить невозможно. Нам только кажется, что лучшие литераторы достигли цели, словесно формулируя гипотетическое, возможно все намного проще или сложнее - кто знает? Это тайна, и кто лучше приблизился к ее даже не раскрытию, а предчувствию, Толстой, Боулз или Вирджиния Вулф, объективно не оценить. Зато нам подвластно увидеть размах, полет фантазии. Какие-то смутные чувства, интуиция подводят нас к самой границе непостижимого. Пересечь которую никакое чтение не поможет. 

Что же остается тогда? Скольжение по поверхности, жизненные тупики, плавные переходы, как барханы в пустыне, вся эта повседневная муть, которая заслоняет от нас истинные масштабы бедствия. Плохо не то, что мы не знаем. Плохо то, что сам механизм постижения разумом чего-либо не годится, дает сбой. Не предназначен вообще для объяснения смысла жизни. Поэтому интуиция, безумие - все что угодно, лишь бы избежать ловушки разума. 

И этот мистицизм, скользящий между строчек, приемы кинематографической концовки - неизбежное следствие желания автора приобщиться к смутной тайне, ощущаемой в безлюдном пространстве, максимально лишенном человеческого присутствия и его атрибутов.