4 Однажды в пору девятой луны…

Первоначально для чтения выбрала издание Сэй Сёнагон - Записки у изголовья , об объёме которого информация гласила: 128 страниц. Отыскав на известном сайте электронный вариант, удивилась, что страниц у "Записок..." 306. При соизмерении бумажных и электронных страниц, с учётом одинакового количества знаков, в печатном варианте цифра обычно в 1,5 раза выше. Потом увидела приписку: "полный вариант", а прочитав аннотацию, разобралась окончательно.

В данный файл включены все пропущенные фрагменты классического перевода Веры Марковой, отчего его длина увеличилась в 4 раза.

После этого издание поменяла, выбрав то, в котором 400 страниц - это ближе к истине.
Что я хочу сказать этим вступлением? Укороченный вариант в данном случае - большой плюс. Во время чтения я даже прикидывала в уме: вот эта мысль уже повторялась, подобное описание встречалось, слишком много знакомых описаний нарядов... и понимала, что сокращённый вариант вряд ли потерял свою прелесть, имея главное преимущество - не успевал навеять сон. Жаль, что мне не удалось отыскать его, так как 400 страниц хороши для дневника, который пишется постепенно и небольшими фрагментами, но утомляют читателя
пытающегося ознакомиться с ними за несколько дней.

Сэй Сёнагон была одной из придворных дам императрицы. Читая дневник, можно не сомневаться в её образованности, находчивости и остроумии, а вот о внешности упоминается не очень лестными словами: "Но мои цветущие годы позади, лицо поблекло. Волосы у меня накладные и рассыпаются неровными прядями".
Условно "Записки..." можно разделить на несколько тематических колонок.

Колонка новостная.
Главы, в которых описываются определённые события: праздники, собрания, поездки, встречи, разговоры...
Пятый день пятой луны, седьмой день седьмой луны, девятый день девятой луны - разнообразие празднеств поражает воображение. Редкие встречи с императором или канцлером, разговоры с императрицей, подглядывание за её младшей сестрой госпожой Сигэйся, действия министров, придворных, посыльные с письмами - большинство эпизодов происходит за ширмами, занавесками, веерами.

Колонка нравов, обычаев.
К этой части можно отнести описание внутреннего устройства жилых помещений, рассуждения о правилах этикета, наблюдение за отдельными людьми. Сэй Сёнагон обязательно обрисовывает облачения каждого, объясняя, что иные люди стремятся получить придворное звание, чтобы "нарядиться в одежды, затканные узорами" и потом на собраниях щеголять друг перед другом. Нижнее платье из шелка цвета амбры или палевого шелка-сырца, алые шаровары, оттенки пурпура, исподнее платье из белого накрахмаленного шелка или легкие исподние одежды цвета бледной лазури, расцвеченные всеми красками шелка - пестрота одеяний одна из самых популярных тем. Иногда обрисовка нарядов занимает 80% текста главы.
Вот описание хорошего знакомого То-но тюдзё.

Кафтан подбит алым исподом неописуемо прекрасного оттенка. Шелка так и переливаются глянцем. Шаровары цвета спелого винограда, и по этому полю рассыпаны крупные ветки глициний: чудесный узор! Лощеные шелка исподней одежды сверкают пурпуром, а под ней еще несколько белых и бледно-лиловых одежд.

В чтении записок эпохи японского средневековья самыми интересными являются именно штрихи быта: к больному вызывали усмирителей демона, часто говорится о гаданиях и заклятиях... А вот такая короткая строчка, в которой сказано больше, чем во многих абзацах нарядных описаний: "Блохи — препротивные существа. Скачут под платьем так, что, кажется, оно ходит ходуном".

Колонка пейзажная.
Сэй Сёнагон нравилось перечислять все известные горы/вершины, пруды, реки, мосты, водопады, заставы, леса, равнины, рассуждая о названиях: что означают те или иные имена, легенды о них.
Очень много записей о природе и временах года: о цветах и птицах, деревьях и насекомых, о красоте кошек, быков, коней...
Письма, которые обязательно сочетаются с поэзией и букетом/цветущей веткой.
Интересно было узнать, что в японской поэзии померанец неразлучен с кукушкой как в персидской поэзии соловей и роза. Удивили постоянные ссылки на китайские сочинения, сказания, поэзию, накидки.

Поэтическую колонку можно выделить отдельно, так как стихи играют в записках ключевую роль. Сэй Сёнагон считалась одной из лучших слагателей и ей постоянно устраивали проверки на остроумие, поэтичность, скорость. Желательно при этом иероглифы красиво вырисовывать. Показательным может быть такой эпизод. Дворцовый слуга приносит от господина советника Кинто (крупный деятель культуры, известный поэт, музыкант, каллиграф того времени) листок с заключительным двустишием танки и требует срочного ответа:
"И на один короткий миг
Слегка повеяло весною".
Слуга торопит: "Скорее!", героиня записок спешит начертать дрожащей рукой, боясь опозорится:
"В холодных небесах
Вишневым цветом притворился
Порхающий снежок…"
Подобные практики устраивались придворным дамам регулярно. Стыд и позор той, которая не сумеет быстро вспомнить или сочинить подходящие случаю строки.

Колонка настроения.
Записи с перечислением вещей, радующих сердце и утонченно-красивых или наводящих уныние и вызывающих докуку (можно увидеть такую: "Спрячешь с большим риском кого-нибудь там, где быть ему недозволено, а он уснул и храпит!"
А вот вполне знакомая зарисовка для нашего времени: "Тебя клонит в сон, ты легла и уже засыпаешь, как вдруг тонким-тонким голосом жалобно запевает москит, он кружит над самым твоим лицом и даже, такой маленький, умудряется навевать ветерок своими крылышками. Изведет вконец.")
Встречались и другие сравнения, не потерявшие актуальности до наших дней. Например, вот такое:
"То, что редко встречается:
Тесть, который хвалит зятя.
Невестка, которую любит свекровь.
Серебряные щипчики, которые хорошо выщипывают волоски бровей.
Человек без малейшего недостатка. Все в нем прекрасно: лицо, душа. Долгая жизнь в свете нимало не испортила его".

Утяжеляло чтение большое количество сносок: в одном коротком предложении может быть три слова с примечаниями в несколько строк. И всё же "Записки..." окрашены настроением романтичности, поэтичности, трогательности, несмотря на то, что не всегда могла прочувствовать причину умиления, казалось бы, обыденной картиной. Другие времена, другие нравы...

Когда император возвращался из паломничества в храм Явата, он остановил паланкин перед галереей для зрителей, где находилась его мать — вдовствующая императрица, и повелел передать ей свое приветствие. Что в целом мире могло так взволновать душу, как это торжественное мгновение! Слезы полились у меня ручьем — и смыли белила. До чего я, наверно, стала страшна!