5

В словах, которые написал Чехов, было так много ее самой, что они выходили у нее совершенно естественно. <…> "Так хочется поговорить, а не с кем… Никого у меня нет". Однажды она заплакала в этом месте, а маленький Мишка соскользнул с моего колена, побежал к ней, по дороге запнулся, упал между стульев, вскочил и с такими же, как у нее слезами, обхватил ее обеими руками за ноги. Так они стояли, обнявшись, и плакали, а мы не знали, что делать, и просто сидели с серьезными лицами, стараясь не смотреть друг на друга.

Вот за эти слова одни можно полюбить. Можно увидеть, что есть Геласимов. Это реализм, наш, конца 20-го, натурализм даже где-то – с бытом, словами, попойками. Недаром Геласимова сравнивали с Сэлинджером и Ремарком. Но в прозе Геласимова есть немыслимая доброта. Посреди всех слов и криков словосочетание «маленький Мишка» делает эту доброту осязаемой. Она просто есть в этой жизни, как ни старайся, она никуда не денется. И в этом главное отличие Геласимова от (особенно) Сэлинджера. Они похожи только словесной тканью, болтовней героев, но у Сэлинджера побеждает болтовня, а у Геласимова – сочетание слов «маленький Мишка». И не даром взрослого (относительно) героя зовут Михаил – Миша.

«Ты кто? – наконец сказал он, зевнув розовым ртом. - Я Миша. А ты кто? – Это я Миша. А ты кто-то чужой».

Но уже в конце короткого разговора:

«Пойдем, не мешай нашему гостю. Где твои штаны? – Это не гость, а Миша,- громко сказал малыш. – Я хочу с ним играть».

Язык героев Ремарка строже, и у Ремарка тоже есть добро. Но оно существует в темноте. Любовь спасают, потому что в наше время подобные вещи просто не случаются! Любви не бывает! Но вот она есть посреди темноты, и ее надо спасать, чтобы тьма не поглотила ее, чтобы не разбилась она в себе, потому что на весь мир она – одна. Здесь же спасать ничего не надо, потому что она не спрашивает нашего разрешения, она просто есть. И, главное отличие, она есть в каждом. Обычный прием – рассказ от лица каждого из героев – позволяет это увидеть. Человек плох и страшен, когда он не понят. И именно потому, что не понят, он страшен. Стрелялки и захват в заложники превращаются в детскую игру, жалеть приходится даже самого главного злодея. Всех надо жалеть. Тогда не страшно.
И последнее – самое главное:

…вдруг подумал, что ты, наверное, была права. Надо было еще рожать мальчишек. И девчонок. Все равно кого. Лишь бы их было побольше. Потому что, в конце концов, не важно – какими они выйдут потом. Главное, чтобы они были. А мы могли держать их у себя на коленях.