5 Волки, волки…

Мне нравится как ФМ пропускает детское воспоминание через фильтр каторги. Оно, воспоминание, становится выпуклее, значимее, осознанней. История о том как маленький барчук испугался крика «Волки!», а тихое чувство крепостного крестьянина, его понимание жизни вернули ребёнку душевное равновесие. История автору вспомнилась на контрасте со зло кинутой польским дворянином-каторжником на французском языке фразой о крестьянстве, в данном случае каторжном: «Ненавижу этих разбойников». Из этих двух маленьких эпизодов Достоевский рисует… Неоднократно ФМ упоминал, что русский народ он по-настоящему узнал и полюбил именно на каторге.

ФМ всегда глубоко копает. Не знаю, апеллировал ли автор к античной, кажется, легенде о мальчике, который шутил: «Волки!» и … дошутился, но я это прочитал. И легенда увела меня вообще в какой-то фрейдизм – из этого проходного детского эпизода сложился характер ФМ. Через всё творчество Достоевского проходит линия гибели героев от «стихии» не в прямом значении – от чего-то, от человека не зависящего. Интересен сам Марей - светлый образ цельного человека. Вообще весь рассказ пронизан светом, чтобы там ни говорили о Достоевском и страдании. Причём, пронизан светом, хотя и содержит каторжный эпизод.

Совсем небольшой рассказ заставляет задуматься о многих вещах. Прямое пересечение с «Записками из мёртвого дома». И крайне интересное мне мнение Достоевского о поляках. Почему именно это воспоминание из детства? Ведь не было волков, а отложилось. Марей только успокоил мальчика и проводил до дома, но – не только. Марей – как русский народ. Как и некоторые другие рассказы ФМ «Мужик Марей» печатался в «Дневнике писателя» за 1876 год, т.е., как бы подтверждает мою мысль о несамодостаточности рассказов Достоевского – они всегда часть какой-то большей истории, за некоторыми исключениями.