4 Подводя итоги. Панорама эпохи

Эта книга стала последней для Юлиана Семёнова и, читая её, я поражалась: кажется, автор точно знал, что подводит итоги, кажется, что он спешит высказать многое — не только о советской эпохе, но и вообще о нашей истории, о народе и власти, о палачах и жертвах, о рабстве внутри нас и вовне — в нашей истории, о свободе и тирании.

Убийство Зои Фёдоровой и вообще её судьба — трагическая, перемолотая в жутких жерновах репрессий, — становится своего рода путеводной нитью. Автор разматывает её, но не просто ведёт по следственно-историческому лабиринту, а постоянно обращает наше внимание на то, что нас на этом пути окружает.

Перед читателем предстают без прикрас исторические личности, такие как Сталин, Берия, Брежнев, Андропов, Суслов, Щёлоков и многие другие. И сама Система — именно так, с большой буквы. Чудовищная Система и её бесчеловечные законы. И, отчасти, вся панорама нашей истории, раскачивающейся между тиранией и смутой.

Понятно, что автор хотел высказать свои мысли об этом и убийство знаменитой и любимой народом актрисы стало для него… не хочется говорить — поводом, но чем-то вроде этого, чтобы предложить свои размышления читателям. Этим книга, безусловно, ценна. Она, написанная тогда, когда "наконец стало можно", — теперь один из памятников эпохи.

И как же жаль, что она так тяжело читается… Очень-очень жаль. В отзывах и рецензиях многие ругают её, и я понимаю — почему. Мы теперь привыкли к совсем другому стилю изложения — более лёгкому, более художественному.

Здесь же — сухой до хруста, почти что газетный стиль. Не говоря о том, что в тексте много документов — если не реальных, то выполненных "под реальные" — бюрократический стиль, через который почти невозможно продраться, в полной красе! Да, читать реально тяжело.

И может быть, отчасти правы те, кто считает, что главный герой слишком уж идеализирован. Но можно взглянуть и с другой стороны. Надо признать, что в то время люди с идеалами встречались куда чаще, чем теперь. В наше время в них уже не верят, как в мифических персонажей, но они всё же встречались!

Что могу сказать в итоге… Если бы это была книга современного автора, я бы поставила три звездочки — нейтральную оценку, и то — только из уважения к труду и серьёзным размышлениям автора. Потому что сейчас о таком тексте можно сказать — нечитаемо.

Но Юлиана Семёнова оценивать у меня вообще рука не поднимается. Оставила бы без оценки, да хочется хоть немного разбавить оценки негативные. Поэтому от меня — четыре звезды.

Но те, кто откроет книгу — я вас предупреждала:) Продраться через этот роман действительно тяжело. Однако я рада, что познакомилась с ним.

И несколько цитат для знакомства:

О державе болею, не о себе…
— Между прочим, «держава» происходит от слова «держать», «не пускать», «обуздывать». Есть такая пословица из русской сказки: «Жил-был татарский державец…» А державец — это хан, владелец, султан… Это понятие к нам от татаро-монгольской оккупации пришло — «держава-то»… Аккуратней с ним обращайтесь…

У нас ведь так алчно читают не оттого, что мы какие-то особые, просто нечем себя занять. В бизнес не пробьешься, кругом запреты, индустрии развлечений до сих пор нет и в помине, рестораны плохи, дороги, а решишь пойти — места не сыщешь, в одном Париже кафе и ресторанов больше, чем во всем Советском Союзе. У нас принято бифштекс брать с водкой, а у них можно с чашкой кофе весь день просидеть за столиком; такого б клиента наши официанты в сортире утопили… Туризм? Нет его. Дансинги для молодежи? Раз, два — и обчелся… Вот и читают…

Ведь прав был. Появились другие развлечения, и титул самой читающей страны мира мы потеряли.

— Что вы почувствовали, когда вас привезли во внутреннюю тюрьму?
— Стыд, — ответила Федорова без раздумий и, утерев глаза пальцами, вновь поворотилась к нему.
— Что?
— Стыд…
— Это когда вас раздели, обыскивая?
— Да нет… Женщины к этому иначе относятся, мы ж к гинекологу ходим, такая доля… Мне за все стало стыдно… За то, что меня — артистку, которую знает народ, могли затолкать в машину и упрятать в тюрьму… За то, что бессловесная женщина в советской военной форме полезла пальцами… Зачем? Искала, не спрятано ли там чего? Те, кто меня брали, знали, что и одеться-то не успела толком… разве не могли ей об этом сказать? Стыдно стало за то, что нет у нас людей, а только истуканчики, которые следуют не мысли и сердцу, а одной лишь инструкции. Стыдно стало за тот мертвящий запах карболки и затхлости, убогий запах извечной, привычной нам несвободы… За вас мне было стыдно — за то, что мучили меня, зная, что я ни в чем не виновата… Достоевского почитайте… У него все про это сказано… За страну стало стыдно…

— Слава, мы начали полгода назад… С разгульной демократии начали: «никакой табели о рангах, все равны, делаем общее дело, единомышленники, человека ценим по конечному результату труда…» Все, как полагается… И — понесло! Шофер начал учить журналиста, как писать. Стенографистка дает советы художнику, как верстать номер, бухгалтерия: «так — нельзя и эдак нельзя, а здесь не велит инструкция» … А — как можно? Ты мне это скажи, я ж на хозрасчете, самофинансировании и полнейшей окупаемости! И — пошла родимая расейская свара: а почему он такую премию получил?! я ему не подчиняюсь! а по какому праву его послали за границу, а меня — нет?! Равенство?! Э-э-э, Славик, нет, до равенства мы еще должны расти и расти, пьянь гению не ровня, исполнитель созидателю не пара…

Да, я за то, чтобы взорвать наши ужасные тюрьмы, пропахшие вековым ужасом карболки, крови, затхлости, и построить Цивилизованные помещения для тех, кто преступил Закон. Разные люди его преступают, по разным причинам, да и государство сплошь и рядом повинно в том, что граждане встают на стезю зла: когда мир незащищенных бедных, которых не тысячи, а многие десятки миллионов, соседствует с миром упакованных, — о социальной гармонии говорить преступно… К милосердию надо взывать, с Богом идти к каждому, кто оказался за решеткой… К каждому? К тому, кто растлил пятилетнюю девочку тоже? Или готовит убийство беспомощного старика? Меня всегда упрекали в гнилом либерализме, но растлителей я бы сажал на электрический стул. Американцы народ верующий, богобоязненный, но безжалостно сажают зверей под ток и — правильно делают. А мы считаем, что, если режим в колониях будет унизительно-беспощадный, это остановит тех, кто освобождается. Не остановит, ожесточит еще страшней, убьет все человеческое…

Рокоссовский однажды сказал, как отрезал: «Недоучившийся поп пытался командовать нами, профессионалами армии».
История повторилась: такой же недоучка от религии — Михаил Андреевич Суслов, — предавший самоё доброту учения Христова, затолкал в марксистские догмы те огрызки нравоучения, которые позволяли ему и его присным, клянясь народом (в первую очередь русским, самым, пожалуй, многострадальным, если не считать тех, на кого обрушился геноцид, — карачаевцев, балкарцев, крымских татар, немцев Поволжья, греков, калмыков, турок, чеченцев, ингушей, да и прибалтийские республики с западными регионами Украины испили горькую чашу), манипулировать понятием, требуя от людей убежденной веры в то, что дважды два есть пять, а высшее счастье жизни составляет тотальная несвобода.

Вспоминая обязательные политзанятия, нудные лекции пропагандистов, на которых он сидел, надев черные очки, чтобы не заметили, когда уснет (почти все, кстати, приходили в темных очках, не один умный), он поражался тому, какой гигантский вред приносили обществу эти обязаловки, во время которых все спокойно внимали обязательной лжи, внешне принимая ее как правду — так и рождалась государственная шизофрения, раздвоение, а то и просто расщепление (как лучины) общества: в кабинете — один человек, с женой на кухне, включив радио, — другой, на собрании — третий, у начальства — четвертый, во время разбора очередной «персоналочки» — пятый…

— Неужели вы упустите возможность приобрести справочник железных дорог? — продолжал между тем Ястреб. — Да, он прошлогодний! Но что сейчас так ценится, как старая книга?! Через пять лет она станет уникальной и ее у вас купят в любом букинистическом за десятку!
— А на хрена эти справочники? — снова пробурчал старик. — Езжай на вокзал, становись в очередь и прей. В России справочникам верить нельзя, мы — непредсказуемые…