4 Не мировецки, нет, не мировецки...

Какое тонкое - тончайшее даже искусство погрузить своей историей читателя в происходящее в произведении. Хотя для этого, казалось бы, не нужно ничего ошеломляющего - иной раз обычные шалости детворы погружают в атмосферу настолько, что сам ощущаешь как скрываешься в чужих садах от банды ребят с другой улицы или азартно поглощен изобретением какого-нибудь нового механизма. Но далеко не каждый автор и не с любой своей книгой может похвастаться тем, что пронзил насквозь сердце и затронул запрятанные глубже некуда струнки души, заставив забраться в самые дебри событий, которые, может, вовсе никак не перекликаются с жизненным опытом или мечтами читающего.

Владимир Чачин, к сожалению, не обладает подобным мастерством - как минимум в истории об Алешке Грибкове и его друзьях. Я вместе с ним не наставляла на ум-разум и в то же время не оправдывала, защищая, вредного Бахилю из компании ребят; не избирала самого сильного, т.е. короля, во дворе; не раскладывала матрацы на крышах сараев, чтобы спать там группкой друзей ночью; не металась между влюбленной в меня, любимой мной и просто интересной новенькой девчонками; не доказывала свидетельски невинность парнишки, которого хотели подставить; не восторгалась Чапаевым и Фурмановым (хотя у меня даже эта книга где-то лежит); не стаптывала ноги в поисках шестеренок, линзы и денег для того, чтобы создать кинопроектор, мультфильмы и снять настоящее кино, написав к нему сценарий; не рисовала стенгазету "Товарищ", не создавала киностудию "Плющихафильм" и даже не давала клятв, бреясь наголо; не предлагала заниматься одновременно зарядкой мальчику, который нравится; не восстанавливала справедливость с местными ворами; не стреляла из рогатульки и не ставила спектакль; не дрожала перед первыми в жизни экзаменами и принятием в комсомол; не училась курить и не прогоняла из компании подлого мальчишку, которому своя шкура важнее честности. Меня не было рядом, когда ребята отстреливались от фашистов из окопов, когда были ранены, когда Алешка поведал о своем предвоенном детстве в госпитале - все происходящее наблюдалось будто из-за стекла: вроде бы, живо, по-настоящему, и герои не картонные, и события то непосредственные, но печальные, то залихватские, то научающие жить, а никакого чувства сопричастности, даже вовлеченности практически никакой...

Я не знаю, чем объяснить такую отстраненность от истории, рассказанной автором, - не вижу откровенных недостатков или недоработок, излишка и переизбытка тоже нет, но ровно как-то относишься: не сопереживаешь, не грустишь и не веселишься с персонажами, не осуждаешь их за что-то и не одобряешь их поступки. Не случилось любви с этой историей - не срослось.