4

Ценителям суши, бонсай, икебана, настенных панно с иероглифами и «коллекционных» мечей, продающихся в каждой оружейной лавке, я бы Мисиму читать не советовала. Лучше им оставаться в убеждении, что Япония — колыбель технологий будущего и вторая родина писателя Сорокина.

Местами кажется, что размеренное повествование написано не на нашей планете; что его автор — пришелец с другой галактики, у которого не только иной обмен веществ, но и инстинкты и чувства. В этом смысле книгочтение Мисимы для европейского человека — представляет собой умственный экстрим, нарушающий сбалансированность после чего новомодное увлечение востоком становится невозможным.

Вот ведь что интересно: в фабуле, и даже драматургии «Несущих коней», второго романа тетралогии «Море изобилия», все на первый взгляд предельно ясно, а способ изложения мало отличается от привычного европейского... Любовь — как в отголосках прошлого, так и напрямую вплетённая в действие, стоическая, тайная, не предназначенная для разрешения в виде брака или внебрачной связи. Рефлексии главного героя, судьи Сигэкуни Хонда, его размышления о временах, людях и страстях лишь самую малость, казалось бы, подкрашены восточной мистикой: встретив на состязаниях по кэндо юношу по имени Исао Иинума, судья проникается уверенностью, что в этом юноше воплотилась душа его рано умершего друга юности Киёаки, и потому его обуревают одновременно чувства дружеские и отцовские. Юношеская нетерпимость Исао, его увлечённость традицией, желание оздоровить японское общество, «перекошенное», по мнению Исао, выбранным «европейским» путём развития, тоже, на первый взгляд, понятны: романтизм, идеализм, максимализм... Уже кажется, что действие «Несущих коней» (оно происходит в Японии начала 30-х) запросто можно перенести, например, в тех же времён Германию, но...

Та самая готовность умереть, которая в европейской культуре есть «фигура речи» — и лишь в редчайшем случае высшая степень человеческого подвига, в Японии — обыденность, ужасающая нас, но не японцев. Японец может огорчиться чьей-то решимости уйти из жизни; до сих пор на следующий день после бурных корпоративных вечеринок протрезвевшие менеджеры уговаривают друг друга: «Пожалуйста, не волнуйтесь, ничего недостойного вы вчера не совершили...». Но отговорить принявшего решение едва ли возможно. И роман Мисимы, на самом деле, строится вовсе не вокруг рефлексий главного, казалось бы, героя — судьи Хонда. Зерном, из которого он прорастает, является «роман в романе» — (История «Союза Возмездия»), повествующая о самурайском заговоре 1873 года, произведение прямолинейное, беспощадное, поражающее бесстрашием его героев и безнадёжностью их попытки повернуть историю вспять клинками мечей. Тут понимаешь: если для нас смысл действия всегда — в цели действия; то для героев «Истории возмездия» и проросших из неё «Несущих коней» — в самом действии, независимо от того, к чему оно ведёт. «Последние самураи» XIX века и японские юноши 1930-х годов не хотели отнять власть у правительства и уж подавно у императора, чьё имя для них священно. Своим действием — восстанием — они стремились выразить отношение к происходящему, «сказать своё слово» — после чего умереть (крайнее выражение этого — упомянутое в романе решение одного знатного японца покончить с собой прямо перед императором после произнесённой речи).

Но это не романтическая «воля к смерти», не культ её, не принесение себя в жертву, не страх перед ответственностью. Это предельно ясное понимание своей значимости — для страны, для народа, для императора; и осознание того, что есть люди, рождённые для жизни, а есть люди, рождённые для смерти — ибо их смерть будет значить больше, чем все прожитые ими годы. Да, это поразительно и трудно для понимания. Но об этом стоит хотя бы знать, чтобы ощущать относительность привычных нам