Романы «Pasternak» и «Библиотекарь» Михаила Елизарова образуют своеобразную дилогию, в фокусе которой оказывается неожиданное влияние книг на жизнь персонажей. Если в первом романе опусы забытого соцреалиста оказывали чудотворное воздействие на читателей, то здесь «Доктор Живаго», как и другие произведения Бориса Пастернака, оказываются проводниками зла, воплощением адской мерзости и подготавливают дьявольское вторжение в наш мир. И уже это сопоставление книг рядового советского кирпичка и нобелевского лаурета подводит нас к главному вопросу нового романа.

Знакомые с «Библиотекарем» читатели могут ожидать, что и “Pasternak” окажется очередным игровым романом-перевертышем. За внешним сочувствием в целом достаточно заурядным и вполне бытовым героям у автора проскальзывал иронический контраст между их будто бы благородными целями и безжалостно кровавыми методами уничтожения противников: мирные сходки на квартире заканчивались не снившимся Голливуду мордобоем. Это была смесь иронического боевика и интеллектуальной игры, предполагавшая несколько уровней прочтения. В «Pasternak’e» игра сохраняется, но расстановка сил уже не та.

Нет ничего проще, как вписать новую книгу в категорию новой националистически-консервативной литературы, которую отличают тоска по великому советскому прошлому, неприятие всего иноземного, в особенности тленотворных щупальц загнивающего Запада, огромное количество самых разнообразных фобий и претензия на особую духовную миссию русского обывателя. Этот водораздел между своим и чужим является стержнем «Pasternak’a». Все вредоносное смешивается здесь в одну зловонную кучу: и подозрительная уже с советских времен либеральная интеллигенция с ее кислотной вежливостью, и нахлынувшие в страну после перестройки сектанты самых разных мастей и направлений, и бедные Рерихи с Блаватской с их теософской болтовней, и собственно сама русская литература, начиная с Пушкина, которая присвоила себе миссию духовного просвещения, стала пытаться укрепиться как побочный официальному православию моральный ориентир и в результате извратила мышление народа. Об этом толкуют и язычник дедушка Мокар, и православный священник Григорий. Суть их мыслей сводится к тому, что художественная или светская литература не должна касаться духовных материй, тем более, когда авторы и читатели занимаются эстетическим идолопоклонством: «Автор создает текстовую оболочку, признанную обществом образцом духовности, и эта оболочка начинает служить для выражения совершенно иного содержания». Такая литература является живым трупом, паразитирующим на читателе и приводящим к его внутреннему разложению. Другими словами, художественная литература лишается согласно такой логике всех своих исторически сложившихся признаков, и разве только не претендующее на «духовность» массовое развлекательное чтиво признается относительно безобидным (и тут Елизаров, конечно, играет, преподнося свой роман именно в пропитанных кровью обносках именно такой массовой литературы). Если же несколько сузить фокус, такой подход выдвигает по крайней мере два основных тезиса. Первый из них касается невозможности разделить личность творца от создаваемой им духовности, другими словами, сомнительная мораль творца кочует в его же произведения, или как сострил отец Григорий, оказывается «анальной лирой». Второй тезис сводится к тому, что такую литературу надо уничтожить: либо прекратить писать и сжечь свои книги, как сделал это хвалимый священником Гоголь, либо просто уничтожать литератрную мразь огнем, прямо по рецепту американского фантаста. Нет смысла вдаваться в подробности того, что характерное для 19 века и для банального восприятия отождествление текста и автора более чем устарело, ну а комментировать второй тезис уже совсем излишне.

Главным монстром от опасной трупной литературы в романе оказывается Борис Пастернак, новый Вий от словестности. Как и фильме ужасов, появление босса-монстра подготавливается исподволь и постепенно, хотя сам он действует в закулисье, руководя действиями своих самых разношерстных прислужников. Характерны причины, почему именно он сделался главным воплощением зла, из которых наиболее ироничной является эстетическая. Автор приводит много примеров нехудожественности и неясности в поэзии Пастернака, таким образом, осуждая его с позиций проклинаемой самими персонажами эстетики. Но из пастернаковских причуд выводится еще один тезис о насилии над природой русского языка и в целом об иноземности и чуждости самого Пастернака в целом. Отсюда его имя обозначено в заглавии книги латиницей, постоянно видоизменяется в «пастора» зарубежных волков в овечей шкуре, да и сам факт присуждения ему вражеской Нобелевской премии добавляет еще дровишек в костер.

Прислужники Пастернака – внешне вежливые, непротивляющиеся побоям насилием интеллигентики с душещипательными разговорами о высоких материях, оборачиваются в минуту торжества мрачными демонами. Из уст сладкоречивого американского пастора звучит и саркастичнейшая версия «Рождественской звезды», одного из наиболее известных стихотворений Пастернака. Елизаров со смаком издевается над стереотипной интеллигентской манерой говорить с придыханием, вещать красивенькими, но внутренне пустыми формулировками, парадными фразами или мишурой лживых религиозных собраний, где прекрасно обнажает бесхитростный коммерческий расчет, помножив его на крайне узколобые взгляды. Любопытно, что вне ритуальных сходок, сеятели разумного, доброго, вечного общаются друг с другом достаточно грубовато, а их историческая миссия духовно разбудить русской народ сводится к слизыванию сметаны с оживленного в морге зомбяка.

Создав такой непривлекательный и отталкивающий образ врага, Елизаров специально смягчает краски в потретах Льнова, Цыбашева, отца Григория, Лехи и прочих достославных воителей. И если в случае иностранных попиков или местных интеллигентов вместо конкретного портрета перед нами одна лужица дьявольской мути, то здесь потребуется более внимательное чтение. И первое, что необходимо заметить, это особенности каждого из бойцов за светлое будущее. Перед нами воспитанный в фэнтезийной деревне неояызчник (Льнов), православный священник (Цыбашев), ненавидящий с детства все несоветское ватник (Любченев) и безмозглый громила, сделавшийся духовным сыном энергичного батюшки (Нечаев). Таким образом складывается консервативная концепция своего: объединение националистического язычества, фанатичного православия, ностальгии по советскому прошлому и грубой силы, и перед нами тщательно прописанный собирательный образ «правильного человека», ратующего за духовное освобождение России. Как и в «Библиотекаре» эти герои оказываются хладнокровными убийцами, с блеском использующими самые разнообразные виды самого разнообразного оружия, вырубающими целые толпы собравшихся на свои оргии врагов, будто мы не читаем роман, а играем в компьютерную игру с множеством уровней и особенно богатым инвертарем. Богатыри проявляют милосердие только один раз, когда оставляют в живых ослепенного в ходе атаки парнишку, но и это порицается авторов: слепой пацан оказывается одним из предводителем вражеского отряда в последней битве.

Предыстории каждого из четверки - разные по манере творческого исполнения: от сусального гжеля земного рая с малоприметными упоминаниями о мострях других национальностей и зазеркальной версии общения деда и внука из «Лавра» Водолазкина до попыток террористического акта в школьные годы и ношения фотографии Брежнева на груди. Внешний облик их зловеще карикатурен. Так Льнова Елизаров описывает так: «Черные галифе подпоясывал советский армейский ремень со звездой на пряжке. На рукаве серого пуловера под надписью “Bundeswehr” раскинул символические, распоротые на ленты крылья черный орел» (тут, кстати, и параллель с демоническими крыльями демона Пастернака). Впечатляет и то, что священник находит себе верного помощника в пропитанном матом, вечно воюющим с отцом и крайне ограниченном молодом холопе. Совершенно разные, они объединяются только в ненависти к общему врагу, да еще и «вредоносная» художественная литература не оказала на них ни малейшего действия.

«Pasternak» за всем своим мордобоем является прежде всего романом о нынешней России, о борьбе двух направлений. Текст, персонажи которого отрицают демоническую художественность, отсылает не столько к Пастернаку, сколько к Гоголю и Достоевскому. Это «Бесы» современности. Правда, в отличие от «Библиотекаря» автор еще более искусно представляет одну сторону в более выгодном и геройском положении. Одного поворота с с ног на голову тут явно недостаточно, впрочем, тут нет ни ног, ни головы. Словно ловишь его на желании, чтобы роман был прочитан буквально и сделался любимой книгой националистически настроенных читателей. Между тем на орехи остается и тем, и остальным. В ироническом равнодушии игриво паря над схваткой за мертвые души простого народа, Елизаров с беспристрастностью патологоанатома фиксует стадии разложения трупа, который продолжает вдохновлять новые и новые поколения бормотанием о несуществующем рае.