Лет десять-пятнадцать назад все больше знакомых, пытающихся проявить на каждом шагу свою кричащую девиантность, помимо вязаных шарфиков, увлеченностью семиотикой и повышенным уровнем снобизма в крови, стали упоминать Говарда Филлипса Лавкрафта как своего любимого писателя. Должно быть, в нем импонировало многое: обстоятельное многословие и слишком бросающаяся в глаза начитанность, причем с уклоном в оккультные книжки и давно забытые ерундовские трактаты, постепенное нагнетение тревожной атмосферы и общая беспомощность его постепенно сходящих с ума персонажей. Прошло время, и Лавкрафт стал общим местом. Хороших экранизаций так и не появилось, зато компьютерные и настольные игры стали встречатся на каждом шагу как улитки после дождя, разве что в отличие от литературного оригинала в них задействована всегда самая разношерстая команда исследователей потустороннего, а не одинокий белый мужчина. Миф о Ктулху превратился в достояние поп-культуры, а, значит, отпала и потребность читать самого Лавкрафта, ведь большинство так и думает, что он писал эдакие мистические боевички. Тем важнее отстраниться от стереотипов и обратиться к описанию жизни писателя.

Биография Лавкрафта за авторством Лайона Спрэга де Кампа, переведенная на русский язык в прошлом году, книга сама по себе странная. Рекламируемая как безоценочная работа писателя о писателе она была написана в 1975 году и сохраняет в себе все недостатки своего времени. Приступая к изложению биографии своего героя, де Камп подчеркивает, что он далек от идеализации Лавкрафта и на протяжении всего биографического повествования действительно придерживается своей позиции: никакой лести, никаких пышных словес, зато взвешенных упреков и указаний на недостатки героя в труде предостаточно. Но не это главное. Современный читатель не может читать книгу или смотреть фильм, не задумываясь над вопросом: кто и с какой с целью его сделал? Все больше нас интересует общая направленность авторской мысли, его позиция или, если угодно, его идеология. В предисловии де Камп сознается, что он «обнаружил в его характере некоторые из своих собственных недостатков, которые, надеюсь, во мне не столь велики». Недостатки Лавкрафта общеизвестны: воспитанный как домашнее тепличное растение и получив основные сведения о жизни из плесневелых фолиантов дедовской библиотеки, Лавкрафт все жизнь боролся с ощущением своей непохожести на других. Беда однако заключалась в том, что его сочетание самовлюбленности и самобичевания приняло не самую безобидную форму: Лавкрафт придерживался крайних правых позиций, прямо-таки рьяно приклеивая к себе ярлыки националиста, шовиниста, юдо- и гомофоба, расиста и фашиста, в какой-то момент даже сочувствуя деятельности Гитлера.

Идеалом жизненного и творческого порядка Лавкрафта осталась Англия 18 века, в значительности степени выдуманная им самим. Он активно подражал слогу времен Аддисона и Поупа, был покорен чопорностью и церемониальностью дворянского образа жизни, а собственное безделье и слабоволие всегда оправдывал позой джентельмена, которому стыдно работать за жалкие гроши. Де Камп подчеркивает, насколько нежизнеспособным и неудачным был выбранный Лавкрафтом образ жизни, в особенности, в условиях творческой конкуренции и необходимости быть на слуху. Говоря о крайне правых позициях, биограф, правда, отмечает, что они были характерны для Лавкрафта и для поколения его родителей в целом. И тут закономерно, что де Камп больше отсчитывает своего героя за неследование идеалам капиталистической этики чем за расистские или националистические взгляды, которые так просто оправдать средой. Причина этого очень проста: в меньших пропорциях биограф сам разделяет их. Так, будто бы выступая против расизма и националистических стереотипов, он делает существенную обмолвку: «Тем не менее, никто до сих пор не знает, различаются ли народы по умственным способностям. Возможно, различаются, возможно, нет. Доказательства неубедительны и противоречивы. Вероятно, между народами существуют некоторые врожденные умственные различия, вроде тех, что существуют между полами, но никто наверняка не знает, в чем они заключаются». В другом месте, говоря не иначе как о сексуальных извращениях и аморальности молодежи, де Камп вздыхает: «Он полагал, что народы и культуры, «допускающие подобные свободы, находятся на пути к упадку и разложению». Современные социальные тенденции наводят на мысль, что Лавкрафт, возможно, был не так уж и неправ». Добавить к этому особо нечего.

Конечно, можно задаться вопросом, зачем в 2020 году потребовалось издать работу 1975 года? Неужели не было новых, более современных биографий? По-моему, ответ более чем очевиден: общее мировоззрение автора из семидесятых вполне подходит для консервативно настроенного читателя и в целом прекрасно укладывается в общую канву социально-политического курса в целом. По крайней мере биограф не скрыл особенности взглядов своего героя, хотя самая жесткая критика в адрес Лавкрафта все-таки подается за неумение «подать себя», а не за возмущение претензиями «полукровок» или недолюдей на нормальную человеческую жизнь.

Цитировать автора, как и приводить примеры неудобых взглядов Лавкрафта можно долго, но мне не хочется это делать. Всех сочувствующих его взглядам отсылаю к «Воображаемым сообществам» Бенедикта Андерсона (вышедшим только в 1983 году) или хотя бы к «Ориентализму» Эдварда Саида (появившемуся в 1975м), чью логику несложно перебросить и на другие народности и социальные группы. Гораздо любопытнее поговорить о том, как де Камп относится к лавкрафтовскому творчеству.

Расценивая поэтические попытки как графоманию, де Камп довольно-таки строг и по отношению к рассказам: в большинстве случаев он в двух предложениях пересказывает их сюжет и отметает их как неудачи, за исключением всего лишь нескольких произведений. Справедливо отмечая сюжетную повторяемость и стилистическое однообразие Лавкрафта, биограф все-таки не совсем прав, повторяя расхожее суждение, что для успеха нужно было писать не рассказы, а роман. Специфика творчества Лавкрафта – все-таки короткая форма, идеальная для атмосферной зарисовки, где важен не сам необычай случай, а выразительный контекст и реакция персонажа на случившееся. Роман, возможно, был бы более успешным коммерческим шагом, но, попрекая его отсутствием, де Камп судит Лавкрафта как коллегу, а тут надо было бы просто быть внимательным читателем.

Как я сказал раньше, «Лавкрафт: живой Ктулху» - странная книга. Крайний консерватизм героя, помноженный на консерватизм автора, а потом еще помноженный на консерватизм нашего общества, оставляет неприятный осадок, но приведенный материал, цитаты из статей и писем, без сомнения, помогают лучше представить создателя мифов о Древних, разве что при чтении всегда полезно сохранять критическую дистанцию. А еще не удивляться изобилию опечаток. Выглядывая из кокона материнской сверхопеки и уюта дедовского дома, Лавкрафт писал, что самое древнее и сильное из человеческих чувств это страх. Правда, жаль, что он выбрал страх, а не любовь, но в таком случае перед нами был бы совершенно другой писатель.