5 Империализм с человеческим лицом

Парадный портрет британской Индии, весь Радж на нескольких сотнях страниц. Много душевной неполиткорректности, бремени белого человека, Большой игры с одной Северной Державой и простых хороших людей. Все гармонично сосуществуют в лучшем из миров, плавно перемещаясь с юга на север, с севера на юг, просто перемещаясь в бесконечном цикле перерождений.

«Ким» – своего рода «Кубанские казаки», такая же греющая душу безмятежность эпохи снятых противоречий. Пестрая веселая жизнь вовлекает всех, надрыва и страданий нет, все несется в ритме танца по Великому Колесному Пути или в вагоне третьего класса, тайны неопасны, приключения прекрасны, а впереди еще много всего.

Киплинг пишет просто, но это изысканная простота, осознанная и хорошо подготовленная. Да, она несколько торжественная, но не пафосная, а ритуальная, ему кажется, что о таком разнообразном мире только так и можно писать. Возможно, он абсолютно прав, ведь все эти сикхи, бенгальцы, афганцы, разные горцы, бесконечные южане и белые сложны и интересны, но на каждого не хватит книги, а все вместе они и складываются в пресловутую цветущую сложность жизни, настоящей Индии.

Все это, конечно, мир глазами влюбленного колонизатора. Здесь нет или почти нет Европы, есть внешне похожие на детей туземцы и ошибающееся порой сахибы, и это для Киплинга вполне самодостаточный мир. Ким – это гипертрофированный Маугли, они тоже состоят в иерархических отношениях – насколько индиец Маугли выше животных, настолько Ким выше местных, ибо обладает двумя природами, белой и черной (лексика автора сохранена). Но прелесть Киплинга именно в том, что он превосходит колониальный дискурс (самому страшно от таких высокопарных слов), видя в слабостях местных силу и свой образ жизни, а в превосходстве белых – слабость и невежество. И именно здесь, в преодолении официального мироустройства и существует Ким, ирландское дитя Индии, Друг Всего Мира, для которого весь Хинд – дом. Вся эта интрига с картами, письмами и далеким русским царем нужна лишь отчасти, как слабый мотор повествования, на самом деле все исчерпывается ощущениями, от горячих лепешек, от горного воздуха, от постоянной необижающей ругани, от людского водоворота.

P.S. В этот раз я читал «Кима» в переводе Клягиной-Кондратьевой. Интересна и сама переводчик, и сравнение ее перевода (выполненного в середине 30-х) с более поздним (1991), который я, кажется, читал в прошлый раз (сравнение это становится поводом для научный статей, гугл все знает). Надо бы в следующий раз попробовать прочитать в оригинале.

P.P.S. Калькуттский бабу так настойчиво рекламирует Герберта Спенсера, что я поддался. К тому же у меня есть его дореволюционное издание, чем не повод прочитать?