4.5

Как же всё-таки иногда умудряются запутать русского читателя издатели, так что без помощи англоязычной Википедии не разберёшься. Спереди на обложке стоит гордое слово «роман», а сзади написано, что это сборник новелл. Куда бежать, кому верить? На самом деле, это гибрид того и другого: сама «Картезианская соната» состоит, как и положено классической сонате, из трёх частей, а потом дополняется несколькими новеллами, не связанными с «Сонатой…» сюжетом, персонажем, а местами и даже стилем. Однако внутренняя цельность у сборника всё же есть.

Читать «Сонату…» легко и сложно одновременно. С одной стороны, действие скользит, как по намазанному, с другой — наличие немалого числа отсылок и гиперссылок не только к литературе, но и к культуре в целом, заставляет нехило напрячь мозги и задуматься, насколько много подтекста ты пропустил по незнанию. И в тот самый момент, когда ты, раздувшись от гордости за свой большой и толстый моск, читаешь странички весьма самодовольно — Гэсс даёт тебе по шапке, заявляя с издёвкой над самим собой и читателем одновременно, что шторы всего-навсего синие, а тот, кто ищет в этом что-то особенное, пусть лучше найдёт себе подружку или дело в жизни.

Плясать можно начинать от названия. «Картезианская соната» явно отпочковалась от понятия «картезианский театр». Этот термин придумали специально, чтобы поржать над картезианским материализмом, а Гэсс, в свою очередь, поржал над насмешниками.

«…когда дуализм исключается, тогда остаётся собственно декартовская модель, сводящаяся к представлению маленького театра, где гомункулус («маленький человечек») физически выполняет задачу наблюдения за всеми чувственными данными, проецируемыми на экран в отдельный момент, принимая решения и посылая команды» Д. Деннет. Гэсс воспевает в «Сонате» этого гомункула, создавая настоящую оду, плавно переходящую в пародию, чувственной составляющей мира. Я тут всё бла-бла-бла про туманные дали, а книга-то, в общем, о простом и интересном: о женщине, у которой все чувства настоящего, прошлого, астрального, духовного (и тысячи слов ещё тут) обострены до предела, так что она видит след от грозного кулака, зависшего в воздухе перед носом обидчика, даже спустя годы после памятного события. Одна большая живая антенна, для которой грань между материальным и духовным почти не существует, так что песнь бликом солнца на боках горшков для неё такой же по важности звук, как и бубнёж собственного мужа. О да, она ещё умудрилась и быть замужем при этом.
Начинается соната. Мы услышим её звучание от автора, от самой Эллы, от её мужа, наконец. Но это соната без начала и конца, без вывода и итогов, к которым подводит автор, все размышления, которые могут возникнуть, будут рождаться совершенно самостоятельно по повелению характера читающего.

А после трёх частей и трёх точек зрения идут другие новеллы, тесно примыкающие к теме материального и духовного в душе человека. Здесь мы увидим совершенно разные пропорции материи и духа. Засилие вещизма, когда кружевные салфеточки, рамочки, шляпочки, списочки растут и разбухают в тесных комнатках, так что трудно дышать, а Плюшкин кажется всего лишь дилетантом. Мир поэзии, праха и природы, когда духовное превалирует так, что человеку даже пища почти не нужна. Перевод «поэзии в прозу», когда чисто идеалистическое искусство мести человек воплощает в грубую материальную форму. Даже чересчур грубую иногда.

Гэсс у нас почему-то малоизвестен, хотя постмодернизм обычно вызывает немаленький интерес. Я бы, конечно, отнесла это его произведение к метатексту, а не постмодерну, но кто скажет, где та грань, которая отделяет эти понятия?

Самая главная мысль, которую я отсюда вынесла, несмотря на обилие философской (а какой же ещё, если Гэсс — профессор философии?) начинки, не связана с поднимающимися вопросами материализма и идеализма. Она проще: быть умным, начитанным и образованным, конечно, есть хорошо, но грош цена всему этому торжеству интеллекта, если человек может воспринимать себя такого умного только всерьёз. Думается мне, с таким подходом Гэсс был очень даже годным преподавателем.