4 Музыка Андрея Белого. Голубиные напевы. Largamente

Не прозаик, а скорее поэт, не поэт, а скорее композитор: Белый начинал с новоизобретенного им же самим жанра "симфоний", и эти симфонии легли в основу его прозы. Его проза - скорее не ритмическая даже, но именно музыкальная: текст всегда строится на лейтмотивах, превращающихся иногда в так раздражающие многих частные повторы, которыми изобилуют описания, насыщены повествования и перегружены рассуждения. Так примерно написан и "Серебряный голубь", сравнивать который с "Петербургом" мы не будем, поскольку до "Петербурга" еще далеко и не носится еще в исступлении по набережным красное домино, зато промеж сел гуляет по-хозяйски красный петух.

Часть трилогии, но трилогии потенциальной - не люблю слово "незаконченной", к тому же Ларс Фон Триер как-то сказал о своей трилогии "Америка", которую он так и не доснял, что это новаторская трилогия из двух частей; Белый опередил его, написав такую же трилогию из двух частей, да еще и несвязанных ("Петербург" к "Голубю" примыкает, но примыкает условно). Есть такая привычка у авторов - мыслить трилогиями; будь то кино или литература, всегда найдутся те, кому даже большой формы мало, кому нужна форма монументальная. Таков Ларс Фон Триер, таков и Белый. Но по крайней мере в отличии от Триера, Белый не страдает излишним словоблудием. Пусть кому-то повторы Белого кажутся таковым, пусть многих именно это в творчестве Белого отпугнет; Белый не потому повторяется, что сказать ему нечего, а потому только, что пишет не прозу и не стихи - музыку.

Читал ли "Голубя" Хармс? Задаю вопрос скорее себе, потому что вся первая глава романа потрясающе в некоторых местах похожа на прозу Хармса; другое дело, что круг чтения Хармса - не самый исследованный аспект его биографии, и потому сложно на этот вопрос ответить. Впрочем, на другого мрачного певца ужасов Петербурга похожа первая глава романа - на Достоевского она похожа, причем на позднего: "Бесы", "Карамазовы", вот это вот все. Но чаще всего вспоминается Гоголь, о котором (как впрочем и о Достоевском) Белый писал очерки. Фамильярность рассказчика в этой части "Голубя" как-то расслабляющим образом действует, создает ощущение, схожее с тем, которое получаешь при прочтении злой хармсовской прозы, однако длится это не так уж долго, точнее длится долго, но постепенно к этому насмешливому голосу прибавляется голос второй, на протяжении большей части романа создающий с первым странную, построенную на диссонансах полифонию, пока под конец начисто не заглушает второй голос первый, и тогда первый голос исчезает и остается только второй - не насмешливый, а хтонически непонятный.

Именно описания духовной жизни секты потрясают в романе более всего: их совместные моления, перешептывания, исступленные религиозные экстазы галлюцинаторного толка создают это непонятное ощущение, и непонятным оно становится из-за того, что не ясно до конца - пугает оно или очаровывает. Будто сам ловишь на себе пристальный взгляд столяра, от которого, поговаривают, падали куры, и будто тебе самому кто-то на ухо нашептывает о голубях, делится сокровенным экстатическим опытом и обволакивает твой разум сладостными обещаниями. И гуляет по полю красный петух, от избы к избе гуляет красный петух по дороге, и издалека виднеется фигурка; неясно только до конца, есть ли у этой фигурки рога, черт это или все-таки не черт, непонятна эта далекая фигурка.

Белый - певец помутненного рассудка, состояние постепенного погружения в сумасшествие (исступление, помешательство) Белый рисует лучше многих других. И непонятно, в какой момент состояние это наступает (и вообще - быть может, было оно с самого начала и только казалось, что его не было), спохватываешься только тогда, когда весь текст уже утопает в этом безумии и выхода уже нет, потому как оторваться от текста невозможно, текст пугает, но завораживает. Быть может, это могут уловить только люди, впадавшие в подобное или близкое подобному состояние ума; может быть, что человек, всю жизнь сохраняющий ясность рассудка, не способен до конца прочувствовать эту странную атональную музыку. Хотя речь Белого в целом напоминает о той дремотной бездне, в которую проваливаешься, находясь между сном и явью, и непонятно еще до конца - спишь, не спишь... Слышно только, как шелестит перьями красный петух за окном.

Спросите: о чем роман? Отвечаю: о путях России. Будто бы настоящие русские писатели писали когда-либо о чем-либо другом. Потому и называется трилогия Белого из двух частей "Восток или Запад", не дается только в ней окончательного ответа на поставленный в заглавии трилогии вопрос; но, кажется, пожирает Россию Восток. Непонятно только, страшно это или нет. Да вообще ничего непонятно.