4 Внутренняя рыба

"Есть ли среди вас такой отец, который даст своему сыну змею, когда тот попросит рыбы?"
Несинодальное от Луки

Душевный и чудаковатый нон-фикшн про труднопостижимый онтогенез на лицо ужасной, нежной внутри рыбы с некошерной чешуёй, симметрично инкрустированный медитативно-ностальгическими главами про то, как автор и авторский отец ловили эту самую рыбу на кисельных берегах шведского детства. Но на первый, да и на второй взгляд «Сага об угре» выглядит подозрительной и — ура, каламбур! - скользкой затеей, а подзаголовок - «О связи поколений, любви и дороге домой» - ничего хорошего не предвещает потасканной урбанистическим одиночеством ехидне, готовой с 90% уверенностью, не открывая, идентифицировать ее как дидактический квазинаучпоп для любителей эзотерического знания, старательно приглаженный эзоповым языком под несложные мантры нордического левоцентризма и наивного пантеизма, очередные новости лаборатории просветления и гармоничного сосуществования — на таком компосте хорошо взращивать крепких как репки и нервных как жучки фрёкен Тунберг или органический турнепс. С третьего взгляда я поняла, что ничего: дочитала бодро уже до середины, а первые два скользили по поверхности — каюсь, поспешила, была неправа. Есть тут другое измерение. Это действительно по-скандинавски основательное расследование: не только эффектный синтез всех доступных источников — биологических, психиатрических и литературных (что не всегда одно и то же), где искомый угорь когда-либо всплывал — от Аристотеля до Фрейда, от Гомера до Мелвилла, через джентльменские дзен-коаны Исаака Уолтона к жести Гюнтера Грасса и воспалительным процессам Бориса Виана, - но и скрупулёзная, чуть занудная, история изучения объекта, заблуждений и открытий пугающего количества учёных и не очень энтузиастов, бившихся за выведение на чистую воду «одного из самых загадочных существ на планете». Хватит, пожалуй, каламбуров. Вышло, что вышло: стать узкоспециальным развлечением для широкой аудитории «Саге об угре» мешает как раз то обстоятельство, что журналист Свенссон отнюдь не стесняется превращать своего склизкого героя в метафору, со всеми положенными по протоколу оговорками и оглядками на ловушки антропоцентризма очеловечивать его, превращать в драматический персонаж, проводить параллели с дорогим сердцу каждого двуногого беспёрого мифом о вечном, например, возвращении и предлагать самодельные отмычки к неизбывно непонятному. Человеку ли? Угрю?

Окей, угорь. Внимательно взглянув на свой запущенный профиль, понимаю, что не моей корове звездеть — опять двадцать пять за рыбу деньги (я только про рыбу и пишу что ли, вот же причудливая девиация?!) И не стану я ничуть удивляться, почему Свенссон выбрал столь узкий путь познания, напоминающий, честно говоря, анекдот с советской бородой про студента и строение блохи (упс, вспомнила, даже он в финале выводит обратно: «- Рыба живет в воде, шерсти у нее нет, но если б была, то в ней обязательно водились бы блохи...») Ладно. Всё ж из воды. Тур, скажем, Хейердал, воду недолюбливал и в отдельности от «Кон-Тики» и Сенкевича плавал как топор, а вот автор, например, книги (в отличие от автора рецензии, готового за порцию унаги продать чью-нибудь малую родину) не слишком-то жалует угря, не смотря на то, что выловил его всяческими способами в промышленных прямо количествах — и жирный он, и сладкий, и тошнотворный, и вокруг руки мерзко обвивается. Но это вообще не существенно — не все пути к сердцу гладко проложены через желудок и приятны на ощупь. Угорь, кто бы мог подумать, заслуживает внимания и одержимости даже в отрыве от внешних данных, питательной ценности, вкусовых качеств и цены за кг. на рынке в Бильбао, и Свенссон далеко не первый, кто посвятил ему если не magnum opus, то, в переводе на вульгату, лучшие годы жизни. Оказывается, «вопрос об угре» - неиссякаемый источник неврозов для натуралистов всех времен, «священный Грааль естественных наук»: ну, как поиски философского камня, темной материи, решения задачи Римана или единственно верного ударения в слове «творог».

Сейчас более-менее известно, что угорь не возникает сам собой из ничего, из глины и праха земного — в чём были уверены веками все, кто безуспешно пытался обнаружить при вскрытии хоть какие-то органы размножения. (Не удалось это, кстати, и юному Зигмунду нашему Фрейду, проходившему производственную практику по морской зоологии на научно-исследовательской станции в Триесте — «с ножом в одной руке и мёртвым угрём в другой» - и понявшему, в основном, что истина редко лежит на поверхности: свою сексуальность угорь Фрейду не раскрыл. Воздержусь судить, насколько повлияло на становление психоанализа то обстоятельство, что к концу сезона будущий доктор называл и непостижимых угрей, и своенравных средиземноморских женщин одним словом — bestias – ну, бестии, это понятно). Фатально прерываемые на самом интересном месте мировыми войнами, личными и глобальными кризисами исследования прочих маньяков от биологии в конце концов показали: угорь рождается в водоворотных дебрях океана, среди бурых водорослей аномального Саргассова моря. После чего эфемерным и беспомощным «ивовым листком» дрейфует по течению: формально оставаясь на месте, неуклонно движется навстречу метаморфозам. Достигнув европейских рек, он уже другой человек , и если прозрачный и крайне деликатесный «стеклянный» угорь не будет поглощен зажравшимися капиталистами , то он найдет своё место — помрачнее, поглубже, помутнее, станет «желтобрюхим» и скрытным на долгие годы — без вдохновенья, без любви и половых органов, пока таинственная страсть не совершит окончательного переворота, и угорь в новом «серебристом» воплощении устремится назад — из самых дремучих омутов, короткими ночными перебежками по пересеченной местности — увидеть Саргассово море и умереть, предварительно размножившись. Удивительное дело, но это всё ещё теория — никто и никогда взрослого угря в том море не встречал. Такая жизнь.

Казалось бы, всё, книга безнадёжно проспойлерена. и не менее загадочной, чем угорь, ускользающей целевой аудитории остается только наслаждаться подробностями и догадками про тектонику плит, магнитные поля, про звёздное небо над головой и непреодолимый инстинкт внутри — плюс семейные портреты на фоне, байки, легенды и редкие проблески кладистической латыни. Но нет. Если бы. Нужно быть готовым к тому, что для Свенссона путь угря — это «экзистенциальная целеустремленность» со всеми вытекающими, что угорь вам не просто так, но «символическое воплощение метафизики», и что, хотя самого угря вряд ли хоть сколько-нибудь волнует вопрос об угре, но если он не будет волновать человека, то всё пропало.

«Загадка угря становится эхом тех вопросов, которые носит в себе каждый из нас: кто я? Откуда я взялся? Куда я иду?»

И понеслась! «Сага», хоть выжимай, насквозь пропитана незамысловатой, но тщательно пропущенной через фильтр личного опыта рефлексивной философией — суррогат религии, последнее прибежище для измученного рацио невротичного агностика, пожизненно закодированного от рецидивов возвращения к нерассуждающей и успокоительной вере предков. Но почему в роли доппельгангера не сверкающий лосось, например, или там перелётный голубь, изысканно и как попало бродящий жираф или вот котик — все ж любят котиков? - любой из «братьев наших меньших», менее склизкий и более приятный для самоидентификации? Так уж вышло, что Свенссон-сын и Свенссон-отец (как, вероятно, и все предыдущие Свенссоны), простые люди обыкновенной судьбы в неуютном абсурдном мире противоречий и парадоксов, ловили вместе угря: змееподобного, страшного, отталкивающего и притягательного — становясь чуть ближе к тайнам мира и немного понятнее друг другу. И с ним — отчуждённым и одиноким — разглядели сходство, у него — потрясающе живучего — заподозрили цель. И пусть грозит пальцем высоко-сижу-далеко-гляжу- Докинз: не обольщайтесь, мол, никакого вам целеполагания, ни малейшего волеизъявления: и рыбаки и рыбки — только этапы эстафеты в передаче эгоистичных генов... Как страшно жить! А тем более умирать. И автор соблазняется побыть наивным, сумасшедшим, воспользоваться прорехами в научном знании и поверить в чудо, то есть своим глазам. Ведь «для угря смерть относительное понятие»:

«Для того, кто хоть однажды видел, как угорь умирает и вновь возрождается из мёртвых, рационального мышления уже не достаточно»

И то, что последняя глава под заголовком «В Саргассовом море» - она вовсе не про рыбу посреди смертной любви, она про последние дни асфальтоукладчика в шведском хосписе, — это так по-человечески понятно.

Не исключено, что покой и волю и впрямь отменили окончательно, но выбрать свой индивидуальный и иррациональный путь по пересеченной местности в пункт назначения — это можно попробовать. Маршрут перестроен, через сто метров поверните налево.