5 Сказка ложь, да в ней намёк

Эта книга — из тех, ожидания от которых не совпадают с реальностью, хотя есть и важное отличие от большинства случаев: на сей раз такое несовпадение — к счастью. Я ожидала, что роман американского автора будет наполнен чем-то типично-американским, но все типичные, приевшиеся и даже стереотипные черты утонули в любви Хелприна к Нью-Йорку, и я, кажется, впервые в жизни, по-настоящему впервые в жизни подумала, а не съездить ли мне в этот город, чтобы посмотреть на него своими глазами. Любовь автора притягательна, но магия города, созданная этой любовью, притягивает ещё сильней. Честно говоря, я ожидала, что обещанный магический реализм окажется лишь уступкой этой любви, оправданием для всех счастливых случайностей, которые произойдут с героями. Но Хелприн вооружился этим методом, — в котором всё возможно и всё принимается как данность, — чтобы создать нечто большее — огромное сказочное полотно с необычной интерпретацией вечного сюжета.

«Зимняя сказка» — это действительно сказка: со своей поэзией, иносказаниями и волшебством, которому нет объяснения. Хелприн попытался охватить столько событий, людей, мыслей и времён, что описать это всё оказалось возможным только с помощью магического реализма. «Нью-йоркский магический реализм» — а что, звучит заманчиво. Но не это главное в книге, и вторая половина, нет, даже последняя треть книги расставляет всё по своим местам: книга эта — иносказательная сказка про нью-йоркский апокалипсис. Однако автор смотрит на извечный сюжет не с позиции разрушений или зла, которые могли к нему привести, а с точки зрения любви, духовных поисков, живой души людей и города.

Вероятно, ожидание Страшного суда является столь распространённым потому, что люди в большинстве своём инстинктивно склонны уподоблять Всемирную Историю человеческой жизни, заканчивающейся неизбежной смертью, — и та и другая исполнены недоступного для нас смысла. Впрочем, возможно и иное объяснение: люди нередко предпринимают многолетние странствия ради того единственного мига, который представляется им вершиной и целью всей их жизни.

Такой вот конец света, показанный как кульминация мира, после которой начался бы Золотой век, и ограниченный пределами одного города и одного столетия.

Начинается история что-то около 1900-х годов, а заканчивается с наступлением XXI века. За это время одни персонажи спокойно проживают свой век, а другие — исчезают в начале столетия с тем, чтобы появиться на сцене в конце века и тысячелетия. Поначалу я ожидала, что Питер Лейк и Беверли Пенн будут главными героями, но их отношения больше похожи на символ любви, которую может зародить в сердцах людей Нью-Йорк, чем на основной сюжет. Кроме того, в контексте апокалипсиса Питер — скорее Мессия, а Беверли — пророк его. Правда, тут уж не уверена: роль этих героев осмысляется не разумом, но сердцем. Логические параллели с библией, евангелиями и «Откровением» Иоанна Богослова я выстроить не смогла — да и не пыталась: книга интереснее, чем её анализ.
Оба персонажа быстро покинули сюжет (правда, Питер ещё вернётся, чтобы до конца исполнилось его предназначение), и на смену им пришли другие влюблённые, другие необыкновенные дети, другие умные и талантливые взрослые. Конь Питера Лейка — его волшебный хранитель Антазор — тоже на время пропал, и его «заменил» белоснежный и умный петух по кличке Джек. Однако появились и глупые, и мелочные, и непонятные персонажи, — но всех автор описывал с необъяснимо одинаковой симпатией.
Во второй половине книги возникли также две противоборствующие силы. Но не добро и зло, как можно было бы подумать (если помнить, что речь по-прежнему идёт о конце света), а нью-йоркские газеты «Сан» и «Гоуст». Обречённые на вечное соперничество во всём (даже их офисы располагались один напротив другого), эти газеты нельзя отделить друг от друга, потому что свет не может существовать без тени, а тень — без света. Авторское описание их противоборства пропитано таким странным отношением (принятием, симпатией, любовью), что я уже не могу однозначно осуждать глупость одной газеты и восхищаться интеллектуальной красотой другой. Потому что и в глупости автор сумел показать её прелесть, и в красоте интеллекта найти отталкивающие стороны.
Книга завершилась приходом Золотого века. Избрание на пост мэра амбициозного и подозрительного молодого человека, разрушение пожаром почти половины города, безуспешное возведение мостов, которые были бы неподвластны физическим законам и даже самой смерти, многочисленные жертвы бандитов, пожаров и несчастных случаев — всё это не должно смущать читателя и отвлекать его от Золотого века, предела всех мечтаний. У сказки — сказочный конец, даже если некоторые мертвецы так не считают.

Здесь всё — ложь, и всё — намёк на правду.

Хэлприновская влюблённость в Нью-Йорк, наверное, сильнее всего поражает воображение. Автор смотрит на прошлое и настоящее города влюблёнными глазами, поэтому описывает всё, что видит (и хорошее, и плохое), не скупясь на волшебство. Видит он и будущее, к которому город стремится всем своим существом, — Золотой век, предваряемый апокалипсисом. Это будущее творится руками людей и — божественной сущности города или духа, который этому городу покровительствует. И всё это настолько потрясающе интересно — фантасмагорично, гротескно, местами утопично, местами дистопично, — что даже отсутствие объяснений не портит сказку. Я обожаю художественную эсхатологию, тем более — со счастливым концом. Все почему-то делают акцент на метод написания, но мне кажется, что метод не должен затмевать сказочно-эсхатологическую природу романа. Композиция значит не больше и не меньше, чем сюжет, — она равноценна ему. Мне кажется, Хэлприн очень красиво это доказывает. И пусть даже ничему в его книге верить нельзя, пусть даже в реальности не существует того Нью-Йорка, который описывает автор, пусть даже это совсем не то, чего я ожидала, — эта книга теперь однозначно будет среди моих любимых.