5

Первый страх — перед консистенцией...
Недавно в тематическом блоге встретила забавную литературную классификацию, которую легче всего применить к хоррору. Разные авторы якобы вызывают немедленный отклик в читательских: 1) сердце, 2) голове, 3) кишечнике. Порядок и избирательность реагирования может многое сказать о писателе. Затем автор классификации забавляется, приводя примеры: так, Клайв Баркер — это сначала мозг, а потом кишки; фанат Мастертона сначала хватается за сердце, а потом чувствует неотвратимое жжение; приоритет головы в случае разных сверхплодовитых авторов ставится им под сомнение.

В случае с Лиготти не знаешь, за что хвататься. Может, его влияние — вообще ведомство мистицизма, а не физиологии. Его рассказы — скорее литература идей, чем сюжетов, а те вещи в сборниках, которые от событий отталкиваются больше, чем от идей, охотнее забываются, несмотря на свою броскость. Зарисовки удаются Лиготти лучше, и он это знает. Рассказ эффектен, если является одним сплошным клиффхэнгером, и тем эффектнее, чем на больший отрезок времени удастся писателю отдалить момент осознания прочитанного от момента переворачивания последней страницы. (Хрестоматийный пример с «Потом, много позже» Уортон я уже заездила). Это Томасу Лиготти также известно.

...второй — перед формой...
Еще ему известно, насколько важно страшному тексту быть красивым. Важно, чтобы текст не скрывал своих намерений — с самого начала объять, утопить. Не выпрыгивать из-за угла, потрясая страшными масками, безглазыми куклами, мерзкими фолиантами и ведя на поводке двуглавого чёрного козла. Вообще-то вся подобная атрибутика («trinkets for strange gods, toys for monsters») у Т.Л. имеется, но взывает скорее к чувственности — как часть очень искусной, возможно, даже ничуть не пугающей схемы. Если в очередной раз обратиться к корифеям за терминологией, можно сказать,что у Т.Л. козодои начинают голосить с первых строчек и не умолкают ни на секунду, ггг.

...третий — перед движением. (Липавский, «Исследование ужаса»)
Интересно, как Т.Л. перекликается с этими самыми корифеями — особенно, конечно, с Мейченом — во взглядах на «истинное зло», которое якобы мало общего имеет со злом обыденным. По словам героя Мейчена, грех — «попытка проникнуть в иную, высшую сферу недозволенным способом», т.е. изменить порядок вещей. По Лиготти — «нет ничего более греховного, чем [такие] перемены в сути вещей. Все трансформации ужасны.» У обоих схожий взгляд на плоды, по которым узнаются великие грешники: у Мейчена — его жуткие поющие розы (в переводе почему-то кровоточащие) и расцветающие камни, у Лиготти — пульсирующие камни и звезды, оборачивающиеся невидимой стороной.

В «Noctuary» акцент именно на страхе движения, страхе видимых перемен. Вещи вроде «The Tsalal» дают понять, что беременная Розмари не просто может, но и должна испытывать ужас перед собственным плодом, даже если он — абсолютно земной и здешний. Совершенно космический «The Strange Design Of Master Rignolo» с лицом, выросшим из земли среди поля — все о том же. Ужас перед гигантской живой головой (которая смутно, но довольно часто является в фольклоре) — это не страх быть съеденным или уничтоженным ей, а страх просто быть ею.