4 Коммунизм на обочине

Прогнило что-то в американской республике. Хотя почему "что-то": прогнил несобранный урожай. Прогнили вишня, груши, апельсины и виноградные гроздья. Одни люди владеют землей, а другие ее любят. Одни не живут на земле и не трудятся, земля пропадает. Другие хотят трудиться, но работы для них нет. Земля плодоносит, а люди голодают. Дисбаланс, дисгармония. Нарушение естественного хода вещей. Мир на грани катастрофы.

"Гроздья гнева" - остросоциальный роман, конфликты тут чисто социальные. Богатство и бедность, технологии и традиции, собственность и ее отсутствие, право по документам и право по совести, ассоциация и коммуна. Поэтому искать глубокой психологии не нужно: обрисована коллективная психология, типичная.

Стиль этого романа я бы назвала "гармошкой". Стейнбек то предельно сжимает, сгущает повествование в небольших главках, то растягивает его на многостраничные бытовые диалоги героев. В интермедиях автор концентрирует слова и смыслы, дает яркие образы (тракторы, пустые дома и т.д.) В этих вставках все безлично или обобщенно, никто не назван - так рисуется образ целого слоя страны.
Когда же автор пишет о семье, текст скорее похож на сценарий: диалоги, никакой внутренней речи, герои говорят о своих мыслях и чувствах напрямую. Некоторые реплики как будто созданы для пьесы, для произнесения со сцены, кажутся излишне выспренными:

«Ведь мы… мы будем жить, когда от всех этих людей и следа не останется. Мы народ, Том, мы живые. Нас не уничтожишь. Мы народ – мы живем и живем».

Коммунизм, стихийно возникающий на обочине жизни в виде идеального правительственного лагеря, возможен только в кризис. Когда все граждане жили-не тужили, хоть и бедно, но сыто, никакого коммунизма не было. Он был не нужен.

«Раньше каждый знал только свою семью. Теперь мы вместе».
«Вечером происходили странные вещи: двадцать семей становились одной семьей, дети – общими детьми. Потеря родного угла становилась общей потерей, счастливая жизнь там, на Западе, - общей мечтой».

Правительственный лагерь – это протокоммуна: самоуправление, распределение обязанностей, взаимопомощь, забота о каждом члене коммуны, уважение к человеку, наивысшим символом которого являются горячая вода и унитаз (я тут нисколько не иронизирую, к слову сказать, для меня примером глубочайшего уважения не только к духовным, но и к телесным потребностям человека является собор Святого Петра в Ватикане: там целых три туалета на разных уровнях, притом один из них – на куполе!).

Главные злодеи, «чудовища» у Стейнбека полностью обезличены: подчеркивается, что это «не люди», а конгломераты, компании, ассоциации, банки. Они устанавливают правила. Капитализм показан как тупой механизм, пожирающий жизни и судьбы ради наживы. Люди-капиталисты, которые владеют всем этим добром, как будто и не существуют.

«Мы тут ни при чем, это все банк. Ведь банк не человек. И хозяин, у которого пятьдесят тысяч акров земли, - он тоже не человек. Он чудовище».

Одним из конкретных символов этого абстрактного капитализма выступает трактор: он железный, он вступает в контакт с землей чисто механически (образ его бездушного полового акта с землей врезается в память, как плуг в почву).

В романе совсем нет правительства, нет управления страной. Кажется, что вся Америка - это дом без хозяина, совсем как те дома, которые в романе стоят покинутыми. Если помощи "сверху" ждать не приходится, тогда, по Стейнбеку, единственный способ что-то изменить - это организация снизу. На стороне сильных законы, оружие, злые полицейские, помощники шерифов. Том, который пытается решать вопросы в одиночку своей грубой физической силой, проигрывает, вынужден скрываться. Нет, это не тот метод. Стейнбек считает, что у слабых сила может быть только в сплоченности, в единстве, в профсоюзах.

Но у Стейнбека коммунизм больше, чем объединение средств производства и "общая земля". Он предлагает коммунизм с христианским оттенком. Резонером выступает, как мне кажется, проповедник Кэйси, который постепенно переливает свои идеи Тому, как кровь. Они оба выражают заветные мысли автора о невидимой связи между всеми людьми. Это уже даже не духовное, а какое-то мистическое, сверх-духовное единение (явно идущее вразрез с материалистическим миропониманием капитализма).

«Может, Кэйси правду говорил: у человека своей души нет, а есть только частичка большой души – общей… Я везде буду – куда ни глянешь. Поднимутся голодные на борьбу за кусок хлеба, я буду с ними. Где полисмен замахнется дубинкой, там буду и я… И когда наш народ будет есть хлеб, который сам же посеял, будет жить в домах, которые сам выстроил, - там буду и я».

Последняя сцена получилась очень сильной, ведь именно Роза, казалось бы, самое отстраненное от других людей существо в книге, сосредоточенное только на своем муже и будущем ребенке, без слов понимает, что нужно помочь другому человеку. По сути она делится с ним своим телом. Она отдает даже больше, чем последнюю рубашку. Это идеал автора – братство, единение без слов, родство не по крови. Вся история семьи в книге - с одной стороны, распад и урон (смерть, уход), а с другой - обретение. Вместо своего мертворожденного ребенка - чужой погибающий человек. Начинается расширение семьи до всего человечества, а разве не в этом истинный смысл христианства?

Это, конечно, утопия. Так же, как другой идеал автора - своего рода крестьянская утопия.

"Когда ты со своей землей одно целое"
«И ты сам становишься сильнее, потому что у тебя есть земля».

Прямо какая-то мать-родительница земля, которая дает силу богатырям в русских былинах!

Мне не понравилась эта излишняя поэтизация труда, матушки-земли. В идеал возведен непременный физический контакт человека с землей как условие для ее плодородности.

«Люди ели то, что они не выращивали, между ними и хлебом не было связующей нити. Земля рожала под железом – и под железом медленно умирала; ибо ее не любили, не ненавидели, не обращались к ней с молитвой, не слали ей проклятий».

Но это идеал. А реальность отражена в самой книге: она начинается с того, что погибает урожай и на той земле, которая обрабатывалась вручную. Поливалась потом, трогалась руками, была любима. Не помогло.

До "Гроздьев" я читала у Стейнбека "О мышах и людях" и "Жемчужину". Оба произведения были о недостижимости мечты. И здесь Калифорния - мечта, идеал, у-топия (место, которого нет) - не оправдала надежд. Нет работы, нет еды, даже райского климата нет. Проливные дожди и наводнение также губят урожай, как это делает пыль в Оклахоме.

Пусть у моей рецензии будет такой же открытый финал, как у самой книги.

... Но если это все же аллюзия на всемирный потоп, то скоро, скоро голубка принесет Розе Сарона персиковый листок.

Источник