3.5 "Ты принимаешь эту историю слишком близко к сердцу, Джулия."

Парадоксальная книга.
Так вышло, что перед ней я читала книгу тоже о войне. И когда начала "Ключ Сары", то сравнение было в его пользу. Буквально с первых страниц я увлеклась. Прочитав несколько десятков страничек, решила, что есть неудачные решения, но четверка будет точно.
И вот, самое странное: чем дальше я читала, тем больше плевалась. Рецензия будет ругательная. А мне всё равно хочется поставить четвёрку.

У вас бывало так, что книга явный бред и вызывает фэйспалмы, но всё равно хочется поставить хорошую оценку?

Эта книга - дамский роман. Не вполне любовный, но очень дамский. И в этом качестве она тянет, пожалуй, на четверку. Увлекает, хорошо читается. Но не надо было пришивать сюда войну и истребление евреев. Пусть бы героиня расследовала что угодно другое. А об описываемых событиях надо было писать другую книгу.

Итак, что мы имеем.
В начале книга делится на чередующиеся главы от лица еврейской девочки, живущей в Париже в 1942 году и от лица журналистки, живущей в Париже в 2002 году.
Девочка Сара с родителями попала в облаву, случившуюся в июле 42-го. До этого евреев уже обязали носить желтую звезду, ограничили в правах, и жизнь была уже не сахар, но в тот день всё рухнуло окончательно.
Журналистка американского происхождения получила задание написать статью к 60-й годовщине этого трагического события. Но, погрузившись в тему, о которой раньше и не слышала, она так прониклась, что не смогла остановиться на статье. Она занялась расследованием судьбы той семьи, которая, как случайно выяснилось, раньше жила в квартире, принадлежащей семье мужа Джулии.
Вот так автор связала еврейскую девочку и американскую журналистку.

Казалось бы, нормально же всё? Хорошая завязка, логичный сюжет. Тем более, что во второй половине книги повествование от лица Сары прекращается, и читателю предстоит вместе с Джулией выяснять, что же случилось с девочкой дальше.
Но это просто ужасно. Сначала, пока мне ещё все нравилось, у меня было лишь одно замечание: какая-то чрезмерная взрослость и даже напыщенность рассуждений и поведения десятилетней девочки. Она из благополучной семьи, любимая, балованная дочка. Где она могла набраться этого? Я б ещё поверила, если бы она стала такой, пройдя через множество испытаний. Но она такая сразу и вдруг. Посмотрите, какие мысли:

В сердце у нее разгорелось пламя гнева. Почему ее отец так слаб, так нерешителен? Неужели ему безразлична судьба сына? Неужели ему безразлична судьба его маленького мальчика? Почему ему недостало мужества сбежать? Как он может вот так стоять здесь и позволять, чтобы его, как бессловесную овцу, грузили в поезд? Как он можно просто стоять здесь, даже не пытаясь вырваться из этого ада, чтобы вернуться в свою квартиру, спасти сына и обрести вместе с ним свободу?

Я не сторонник примитивизма, но писать в таком ключе, когда речь идёт о ребенке - смешно просто.
Или вот:

Потом она подняла на него глаза, и в голосе ее зазвучали боль и ярость, и девочка забарабанила своими маленькими кулачками по груди отца. — Ты никогда и ничего не говорил мне, папа, ты ничего не объяснил, ты никогда не говорил мне, что мы в опасности, никогда! Почему? Ты думал, что я слишком маленькая, чтобы понять, правильно? Ты хотел защитить меня? Ты ведь этого хотел?

А-а-а, что за гадость. Нельзя же так переигрывать!
И мне осточертело читать её внутренние монологи на тему "Как они могут? Почему это происходит? За что нам всё это?" и всё в том же духе. Как застрявшая пластинка, одно и то же. Да с пафосом ещё.
И кстати, то, что половину истории у девочки нет имени, ничуть не помогает проникнуться к ней симпатией и сочувствием.

Джулия же, с которой мне пришлось иметь дело большую часть книги, вообще ведёт себя неадекватно. Хоть она давно живёт во Франции и считает себя француженкой, она ей не является. Она привыкла, подстроилась, но мышление-то всё равно американское. И воспитание американское. И, положа руку на сердце, та война ей никуда не упирается.
Но, боже мой, как же она ухватилась за эту историю!
А почему никто не знает об этих ужасах? А почему все забыли и не хотят вспоминать? Это же был сущий кошмар! Ах, это разрывает мне сердце! Что, шестьдесят лет назад здесь жили отправленные в Аушвиц евреи? А-а-а, я не смогу жить в этом страшном месте!..
Как эта святая спасительница, несущая добро и свет, кинулась причинять добро, ворошить запрятанные поглубже воспоминания, сыпать соль на раны и оттаптывать больные мозоли. Не поленилась сгонять аж в Италию, "сделать доброе дело", сломав всю жизнь ничего не подозревающему бедолаге. А потом ещё и поимела с этого бонусы и хэппи-энд.
И вроде бы, Джулия права: нельзя забывать, нельзя перекладывать ответственность и делать вид, что ничего и не было. Надо помнить, надо признавать ошибки. Но действует она с изяществом слона в посудной лавке. Она не думает о тех, кому хочет "сделать добро", не задумывается, хотят ли они этого. Я б убила её, честно.

Русская классическая литература весьма разнообразна и многогранна. О жизни высшего света, о жизни бедняков, о любви, о политике, светлая и радостная, пасмурная и меланхоличная. Достоевский вон вообще психологические триллеры писал.
А большинство французской классики можно описать двумя словами: "пафос" и "мелодрама". Сплошные заламывания рук и возвышенные речи.
Так вот, автор этой книги явно согрешила с кем-то из французских классиков. У меня даже варианты есть, с кем. Столько предобморочных состояний по пустяковым мотивам, плачущих и бледнеющих мужчин, столько надрыва вряд ли ещё у кого встретишь. Посмотрите, как Джулия и её знакомый (потомок репрессированных евреев) посещали тематический музей:

На витрине под стеклом лежало несколько желтых звезд. Я впервые увидела, как они выглядят в натуре. От их вида мне стало не по себе, и у меня закружилась голова.

Это просто жёлтые тряпки! Что с ней стало бы при виде узников концлагерей? При виде куч одежды, очков и золотых зубов?

Затем смотритель повел нас к единственному сохранившемуся вагону для перевозки скота, который стоял посреди лужайки перед самым входом в музей. Он был заперт, но у смотрителя нашелся ключ. Гийом помог мне забраться внутрь, и мы очутились в тесном, замкнутом и голом пространстве. Я попыталась представить этот же вагон, только битком набитый людьми, утрамбованными, как селедки в бочке: взрослые, маленькие дети, дедушки и бабушки, родители средних лет, отправляющиеся в свой последний путь, к смерти. Лицо Гийома покрылось смертельной бледностью. Потом он признался мне, что и представить не мог, каково это — побывать в таком вагоне. Он боялся лезть в него. Я спросила, как он себя чувствует. Он ответил, что нормально, но я-то видела, что ему не по себе.

Потом она однажды увидела - о, ужас! - старые рельсы.

По этим ископаемым рельсам несколько поездов проследовали отсюда прямо в Аушвиц. Глядя на шпалы, я почувствовала, как у меня сжалось сердце.

Это ж на всём постсоветском пространстве люди должны падать в обморок при виде железной дороги, ведь по ней куда только народ не возили: в Сибирь, в ссылку, на войну, в эвакуацию, в плен, в сталинские лагеря...
Даже киноверсия "Сумерек" и то не смогла вызвать у меня столько фэйспалмов и рвотных позывов.

Я давно заметила, что о таких страшных вещах надо говорить и писать проще - тихо, шёпотом. Так смысл проникает глубже в сердце. А когда вот так, словно выйдя на площадь с громкоговорителем, автор надрывно орёт, повторяясь, как это было ужасно - у меня возникает лишь отторжение. Хочется закрыться, отгородиться. Хочется сказать: из чего шум? Другие больше натерпелись, да молчат.
Вспомнился "Клуб любителей книг и пирогов из картофельных очистков". Там жители оккупированного острова вообще, по сравнению с другими, жили припеваючи. Но об их бедах и переживаниях рассказано так спокойно, без трагизма, даже с юмором, что им сочувствуешь.
А здесь мне так назойливого внушали, что страшней трагедии мир не видывал, что кроме раздражения я ничего не почувствовала.

Кроме этого, в книге много других нелепостей.
• Девочка, потерявшая семью, два дня пожила у добрых людей, приютивших её, и почувствовала, что ПОЛЮБИЛА их.
• Страшный семейный секрет, который знали все члены семьи, и ни один не показал другим, что знает. Так все и хранили этот секрет друг от друга.
• Когда героине муж сказал: "какой ещё ребёнок, не видишь - у меня кризис среднего возраста, я страдаю!" - я хохотнула прям. А она - поверила!
• А страдалица, "бросившая" брата, на самом деле бросила потом мужа и сына, потому что никто не понимает её страданий. А поговорить, чтоб понимали, это моветон, что ли?
• Кстати, когда девочка во французской деревушке задумалась, далеко ли до НОВОГО Орлеана, я опять хохотнула. Думаю, это косяк перевода, но внимательное же надо быть, ну.
• Очень смеялась, когда женщина смогла назвать точную дату переезда с семьёй в новую квартиру, но сказала, что её сыну было "уже десять или двенадцать лет."

И, кстати, все французы, которые мне попадались на читательском пути, грешат изобилием географических подробностей. Даже улицы и округа Парижа мне неинтересны, что уж говорить о других городах и городишках. Но автор упорно перечисляет все названия каждого населённого пункта в каждой стране, где побывала героиня.
А ещё зачем-то делает отдельный акцент на то, кто какими духами пахнет. С указанием конкретных марок. Зачем?..

Почему же я смогла уговорить себя снять лишь ползвезды от намеченных четырёх? Сама не пойму. Но мысль о том, чтобы поставить "серую" оценку, вызывала почему-то внутренний протест.
Должна заметить, что меня захватило расследование, выяснение истины, поиски пропавшей много лет назад девочки. Читалось так хорошо, что я даже бросила книгу, которую начала раньше и читала параллельно.
И главное, для меня эта книга оказалась познавательной. Я примерно представляю, что происходило во Франции во время Второй мировой войны. Я читала «Дети свободы» Марк Леви и «Последняя бригада». Но об упомянутых здесь событиях и об отношении к евреям во Франции я узнала впервые.

Гестапо попросило французскую полицию «предоставить» им определенное количество евреев в возрасте от шестнадцати до пятидесяти лет. Но полиция вознамерилась депортировать их как можно больше, и власти решили подкорректировать полученный приказ, так что они арестовали и маленьких детей, которые родились уже во Франции. Французских детей и французских граждан.

На стадион «Вель д'Ив» полиция согнала свыше четырех тысяч еврейских детишек в возрасте от двух до двенадцати лет. Большинство из них были французами, они родились во Франции. И никто из них не вернулся из Аушвица.

Не возьмусь советовать эту неоднозначную книгу. Если голимое мыло вас не смущает, попробуйте, вдруг понравится.