5 ЧаВо

«Все люди – философы» (К.Поппер), поскольку в тот или иной период жизни или под давлением обстоятельств, вытаскивающих из глубин человеческого «я» всё незамеченное и неосознанное – то, что самое время увидеть, понять и обдумать, склоняются к размышлению над вопросами, вспомоществующими при осмыслении окружающего мира и места человека в нём.

1. Каким должен выглядеть окружающий мир, если, согласно солипсизму, мир может существовать лишь в сознании субъекта? Вполне вероятно, картина мира в таком случае видится субъекту неким паззлом, для завершения которого требуются постоянные дорисовки, дополнения и уточнения, качественно и количественно обусловливающие необходимое изменение порождаемых сознанием деталей. Правда, богатство фантазии всегда играет с её обладателем злую шутку: фрагментарный мир, составляемый подобным образом, оказывается непригодным для жизни ввиду его воображаемой идилличности или катастрофичности. Очевидное раздвоение мира на мир реальный, окружающий субъекта, и виртуальный, существующий в воображении и принимаемый за истинный, приводит к избыточности физического мира: объективный мир, как не существующий, оказывается для субъекта излишним. (Существование в воображаемом мире можно сравнить либо с известным психическим расстройством, имя которому галлюцинаторно-параноидный синдром, либо с игрой в прятки, когда маленькие дети закрывают глаза и думают, что окружающие перестают их видеть.)

2. Скепсис не порок. И не добродетель. Действительно, внешние раздражители, такие как окрик, вспышка света и др., естественным образом отвлекают сознание на себя и требуют от него ответной реакции: поворота головы, отдёргивания руки при прикосновении к чему-либо горячему и т.п. Сознание не генерирует внешние раздражители – последние возникают и проникают в сознание независимо от его желания.

3. Что представляет собой сознание? В какой доле мозга оно размещается и продуктом каких процессов, протекающих между нейронами мозга, является? Вообще говоря, данные вопросы не являются философскими: секционные исследования мозга не позволяют увидеть в нём ни сознания, ни памяти, ни мыслей. В.Войно-Ясенецкий пошутил однажды, говоря: «Я много оперировал на мозге и, открывая черепную коробку, никогда не видел там ума. И совести там тоже не находил». В связи с этим утверждение верующих о том, что «господь всемогущий» имеет доступ к мыслям, намерениям и переживаниям человека, приводимое в отсутствие всякой доказательной базы, вызывает искреннее недоумение: каким образом бог-хакер взламывает наше сознание?

4. В качестве одного из опровержений дуализма можно привести интересный аргумент: человек развивается из клетки – зиготы, строение которой, а также процесс развития эмбриона достаточно хорошо изучены. Очевидно, и зигота, и эмбрион представляют собой материальные клетки, наличие души в которых явственно отсутствует.

5. Говоря «значение [слова] зависит от значения предложения» и «определение не может быть основой значения», автор запутывает сам себя: контекст действительно способен менять значение слова (в особенности омонимов и полисемитов), однако дефиниция не только даёт характеристику слова, но и раскрывает его значение. Многие могли наблюдать, как дети, открывающие окружающий мир и произносящие первые слова, не зная названия предмета, именуют его выдуманным словом. Со временем, находясь в постоянном вербальном контакте с родителями, т.е. подключаясь к языковой традиции своего окружения, они отказываются от данного ими названия в пользу слова, используемого окружающими. Можно сказать, дети синтезируют собственный вокабуляр, наглядно демонстрируя решение проблемы значения.

6. Обсуждая проблему свободы воли, автор, после высокохудожественного описания мук и терзаний, испытываемых худеющей сладкоежкой от собственной несдержанности, приходит к заключению: «Вся совокупность опыта личности, её желаний и знаний, её наследственная конституция, социальные условия и характер выбора, с которыми она сталкивается, – всё это вместе с другими факторами, о которых мы можем ничего не знать, делает конкретное действие в данных обстоятельствах неизбежным». В год написания книги (1987) автор путём умозаключений предвосхитил результаты, установленные нейрофизиологией экспериментально: человек свободой воли не обладает (см., например, Харрис С. «Свобода воли»).

7. «Человек есть мера всех вещей», говорил Протагор в т.ч. о проблемах межличностной этики. Если начальник содержит проституток и для их обеспечения отнимает у подчинённых научные гранты (прецеденты, произошедшие со мной), можно ли ввиду отсутствия у него категорического императива считать его поступки оправданными? Очевидно, ни один человек, пребывающий в социуме, не свободен от требований, налагаемых на него общественной моралью. Декларирование себя верующим и при этом причинение зла другому означает лишь то, что христианские и шире – религиозные – основы морали для подонка не являются инспирирующими. В то же время, апелляция к его сознательности, требование поступать с окружающими согласно золотому правилу этики также оказываются бессмысленными: подонок, сколько ни взывай к его совести, ни поступай с ним этически выверенно, неизменно остается подонком. К сожалению, лишь нравственно чуткие и, стало быть, этически одарённые индивиды способны различать добро и зло – большинство людей поступает с другими, даже не задумываясь о последствиях своих поступков. Очевидно, выходом из подобной морально-нравственной одебелелости может служить постановка себя на место объекта интенции, исследование мотивации, руководствуясь которой предполагается совершить поступок, и последующее корректирование данной мотивации в случае обнаружения негативных для объекта последствий (добро и зло в своих актуализациях всегда интенционируют от субъекта к объекту, т.е. действуют однонаправленно). Оценивать степень допустимости или недопустимости поступка по глубине и характеру этических задатков является вообще недопустимым: при отсутствии у подонка категорического императива можно вовсе лишить его какой бы то ни было ответственности. Одним из способов урегулирования проблем межличностной этики в современном социуме, как кажется, может послужить «пацанская» этика М.Бакунина: свобода и интересы одного индивида должны заканчиваться там, где начинаются свобода и личные интересы другого индивида или социума в целом. Правда, подонки и эту формулу помнят не всегда.

8. Будь кто-либо семижды семь раз гений, без волосатой руки, именуемой простым и понятным словом «блат», устроиться на доходное и интересное по роду деятельности место, в особенности в депрессивной провинции, практически невозможно. Рассуждения автора о социальном и интеллектуальном неравенстве для российского рынка труда являются попросту неуместными.

9. Представить себя несуществующим практически невозможно: сознание отказывается дифференцировать себя с телом и выключать процессы обработки информации, управления, мышления. Сознание рисует себя, прежде всего, именно в виде человеческого тела (при некоторых психических заболеваниях – в виде насекомого, животного, вещи и т.д.), с телом связывает своё существование, отождествляет себя с ним (из связи «сознание – тело», кстати говоря, вытекает вопрос о существовании души). Вот почему представить себя лишённым сознания можно лишь находясь в сознании, т.е. при рассмотрении себя со стороны спящим или потерявшим таковое. Весьма проблематично представить себя и не-сущим: максимум фантазии, на который оказывается готовым сознание в попытках вообразить своё несуществование, – это «увидеть» тело умершим: и в данном случае сознание рисует свою смерть в виде мёртвого, бездыханного тела. Однако to die or not to die? That is the question. Предполагая, что за гробом существует ещё одна – вечная – жизнь, отношение субъекта к смерти может быть двояким: смерть может являться благом для души при попадании её в рай (за оказанные благодеяния, принесённое покаяние и прочие добродетели), и в то же время злом при распределении её, грешницы, в ад. Однако и в отсутствие загробной жизни суждение о смерти оказывается амбивалентным: смерть (избавление) становится благом для человека, пережившего в течение жизни огромные потери, болезни, несчастья, беды, трагедии, неудачи и потому от жизни уставшего (про такого говорят: «Отмучился»), и является злом (смерть – «наглая похитительница») для всякого, кто любил получать от жизни удовольствие, баловать себя радостями, потакать страстям. Вообще говоря, о смерти как благе и зле можно судить с использованием критерия Гегесия: в том случае, если общий объём несчастий в жизни превалирует над объемом счастья и радости, жизнь не стоит того, чтобы её проживать (и смерть, стало быть, является для носителя жизни благом). Напротив, благополучная жизнь, исполненная успехов, удач, упоений, стоит всяческого её продления (и, следовательно, смерть для гедониста оборачивается злом). Тем не менее, при очевидном преобладании в жизни болезней, страданий и горя (бытие к смерти) человек подсознательно выбирает жизнь. Очевидно, причиной такого выбора в подавляющем большинстве случаев являются эволюционный инстинкт самосохранения, выработанные эволюцией механизмы продления рода и воспитания потомства, алгоритмы выживания социума в целом.

10. Верующие, как известно, считают смыслом всего сущего – бога, правда, смысл самого бога (в условиях причинно-следственного детерминизма) не оговаривают: действительно, по меткому замечанию Лапласа, для атеистов и скептиков в гипотезе бога не содержится смысла. Не считая жизнь атеистов бессмысленной, а потому обделённой или ненужной, достаточно напомнить им об отчаянии Л.Толстого, который, не имея в молодости ответов на вечные вопросы, спрятал ружьё и веревку, чтобы однажды не лишить себя бессмысленной жизни. К сожалению, автор под смыслом жизни подразумевает лишь материальные следы, оставляемые человеком миру, забывая, что смысл существования можно отыскать не только в богатстве или гедоническом проживании жизни (эвдемонизм является в некоторой степени оправданным), но также в процессе актуализации и в наслаждении этим процессом (карьера, литературное, музыкальное, художественное творчество и т.п.). Кроме того, определённый смысл содержится в каждом будничном и праздничном дне, состоящем из множества дел и проблем: зерно рационализма здесь видится в том, чтобы считать смыслом жизни совокупность каждодневных смыслов жизнеобеспечения, т.е. собственно жизнь.

Десять разнообразных философских вопросов при отсутствии однозначных ответов на них – удобный случай погрузиться в процесс философского мышления, удачный повод распознать вопросы, созвучные внутренним размышлениям, момент истины в познании «я».