4

Некто звонит жене:
- Алё, я на кладбище!
- Ахти, умер кто-то?
- Ты не поверишь, тут все умерли!

Какой парадокс – у «Кладбищенских историй» два автора, и в то же время один. На прошлом флэшмобе у меня уже было двухголосное произведение, в котором один голос ах как нравился, а другой – ах как наоборот. Второй раз жалею, что нельзя поставить две оценки, через дробь хотя бы.
Потому что акунинские байки из склепа заслуживают кола. Осинового. В спину. И так-то вурдалаки – не моя тема, а уж когда в кровососущем амплуа выступают известные, даже уважаемые исторические личности, да ещё стилистика постперестроечной областной газеты… Апогеем стали не скажу кто в роли Саломеи и могильный мародёр в роли Иоанна Крестителя. Гм… эффектно. Но эффект нежелательный. Пожалуй, исключение представляет «Хэппи-энд», по-настоящему счастливо закончивший, закругливший это рваное, неровное собрание. Интересно, как написал бы «Хэппи-энд», скажем, Рэй Брэдбери?
Я от души благодарна «Историям» и замечательной советчице blinch за то, что дали возможность сформулировать своё понимание кладбищ – любимых мест моего времяпрепровождения. Да, не боюсь. И едва ли сознаю, почему надо бояться покойников. Мне нравятся строки античного поэта:

Если мёртвый приходит к живым, он приходит с улыбкой.
Мёртвый может быть добр, даже добрее живых…

А всю эту современную истерию вокруг трупиков, гробиков, склепиков и саркофагиков на дух не переношу. Кому бы понравилось, если бы на месте их упокоения завывали на исковерканной латыни и паясничали какие-нибудь колдуны из старших классов? Усопшие беззащитны перед нами, нашим вандализмом, нашим равнодушием, сдачи дать не могут. К сожалению. Так что пусть покажется циничным, но о мемориальных кладбищах читать радостно. Выбирай не хочу: помпезно-расстрельное величие Пер-Лашез или элегантность Хайгейта? Совсем не траурная, похожая на парк культуры и отдыха Гора Елеонская или плакатный, почти рекламный Грин-Вуд? Или – в Москву, в Москву, в купеческий уют? Или вот так:
…фазаны и канадские казарки выводили птенцов между могилами, а лисицы и еноты выращивали свое потомство под сенью мавзолеев, принадлежащих итальянским мертвецам. «Как чудесно, — думал я, — что даже здесь, в Нью-Йорке, ты можешь спокойно умереть, убаюканный мыслью, что теплый симпатяга-енот будет растить детей на твоей хладной груди.
Джеральд Даррелл, «Натуралист на мушке», если кто не помнит.

В отличие от Г.Ш. Чхартишвили, я люблю действующие «Боговы делянки». Где с маниакальным упорством лезут из песка синие, розовые, красные люпины, которые сажали ленинградские дачницы ещё лет сорок тому. Где с одинаковых чёрных надгробий одинаково смотрят одинаковые белые лица, переведённые с фотографий, и – ох! – ловишь взгляд пациента. Где крест водителя украшают вращающейся баранкой. Где треплет ветер приклеенные к оградке скотчем стихи восемнадцатилетнего самоубийцы. Где на детской могилке не две даты, а одна, и вековечное двустишие:

Тише, листья, не шумите,
Нашу Лёлю не будите.

Тише. Тише.