5 Король умер. Сон вечен

Сюжетно десятая книга «Бдение» выглядит как затянувшийся эпилог The Sandman. Сложно обвинить Нила Геймана в нежелании поставить точку – все последние выпуски саги состоят из точек. Ведь писатель, вопреки кокетливому замечанию о себе, мастер прощаться. Похороны Морфея при существующем Сне он использует, чтобы сотворить еще несколько историй. Многие заметные персонажи приходят к мавзолею и рассказывают о своей связи с покойным. Высказывают всё то, что не успели ранее. И еще больше усложняют неподражаемую вселенную сна, яви и сопредельных миров.

Здесь Гейман сентиментален более чем когда-либо. Даниэль, новый Сон воскрешает погибших в предыдущем томе созданий. Но кое-кто отказывает возрождаться, благородно уходя в небытие. Сон не может более зваться именем Морфея, мрачноватого и стильного рокера, совершившего множество ошибок и достойно принявшего смерть. Зато он, как чуткий подросток, может сохранить наследие своего предшественника. Гейман оставляет ощущение незатянувшегося раскола. И хотя мы знаем, что одна из Вечных, Страдание, уже не первое воплощение этой идеи, в своей саге писатель почти не показывает сближение семьи и нового Сна. Последний кадр намекает на это уютным собранием за общим столом в ожидании Даниэля. Но, пожалуй, это уже фантазия пробудившегося читателя. Зато очень много пронзительных завершений сюжетных линий других героев. С ними прощаться довольно легко.

И хотя нередко выбор художника для той или иной истории внутри цикла был обусловлен производственной необходимостью, участие Майкла Зулли в «Бдении» исключительно хорошо. Нежная карандашная зыбкость, графичная детализация выражают всю щемящую, слегка дерзкую скорбь по Морфею. Зулли умеет смачно изображать страшные, неприглядные вещи, поражать картинами разложения и страха. И тем ценнее его хмельная воздушность, магическая красота финального обряда, созданная в этой работе. Достаточно вспомнить их совместный с Гейманом комикс «Последнее искушение», найти персонажей оттуда, пришедших на поминки Морфея, чтобы убедиться – они превзошли себя ради скорбящего читателя.

А чтобы стало совсем невыносимо, Гейман сочинил еще три истории, где Морфей появляется за гранью своего существования. Даже более чем за гранью – во сне Хоба Гэдлинга, бессмертного авантюриста. «Прощальное воскресенье» ставит вопрос о реальности и подделках. Гэдлинг с очередной пассией посещает реконструкторский фестиваль и бесконечно ворчит по поводу его убогой неправдоподобности. Он устал, но еще не готов согласиться на предложение Смерти. Во всяком случае, пока не попрощается со своим давним другом. И ему это удается.

В «Изгнанниках», стилизованных под китайскую поэму, и вовсе являются оба воплощения Сна. И вся суть истории сводится к искусной вязи слов и трагическому настроению, созданному тушью Джона Дж. Мьюта. Графика здесь составляет повествование наравне с философским текстом.

А венчает все «Буря», созданная вместе с Чарльзом Вессом. Гейман закрывает Шекспир-гештальт, а Весс дарит несколько упоительных иллюстраций к драме в духе Артура Рэкхема. Читатель же получает квазибиографическую зарисовку о последних днях Барда, где мешаются непроверенные исторические свидетельства и выдумка писателя. Шекспир постарел, разворчался, у него непростые семейные отношения, а он пишет «Бурю», в которой каждый персонаж унаследовал частицу его обширной натуры. И этим произведением он должен расплатиться с Морфеем за свою творческую судьбу. Эта новелла должна была появиться до «Милостивых». Но нарушенная хронология оправдывается эпичным финалом, концом концов того, кто не далеко не единственный, но во многом повлиял на фантазию Нила Геймана и художников цикла.

Все хорошие истории должны заканчиваться. В целом The Sandman оставил ощущение с трудом преодолеваемого ужаса, напряженной интеллектуальной головоломки, кровожадного хоррора, нежнейшей поэзии и торжествующего мифа. Отдельные комплименты переводчику Ефрему Лихтенштейну, сделавшему всё, чтобы сохранить постмодернисткую эксклюзивность текстов, отразить богатую палитру литературного безумия Геймана. И без комментариев Михаила Назаренко многие бы порталы в поп-культуру и общеэстетические реминисценции были бы закрыты.