5

Всеволод Иванов подходит к истории с позиции государственника. То есть ставит себе цель не просто поведать о какой-либо личности или каком-либо событии, но ещё и подробно разжевать читателю, какую роль сыграла эта личность или это событие в истории родной страны. Это здоровый, но и дидактичный подход. Впрочем, не стоит его пугаться: читаются повести легко. Перейдём к их содержанию.
«Иван Третий»
Здесь более справедливым было бы название «Софья Палеолог». Точнее — Зоя Фоминишна Палеолог — племянница последнего византийского императора Константина. Судьба была милостива к ней: гибели Византии она не увидела. Но она выросла в Константинополе, впитала его культуру и православную веру, сознавала себя частью его царствующего дома. И вполне метила на престол если не Константинополя, то хотя бы родной Мореи, откуда её отец деспот Фома впоследствии был вытеснен турками. Оказавшись в Риме под покровительством Папы (фактически на положении приживалки) Зоя никогда не забывала об этом. Между тем громкое имя делало её козырем в политической игре. Красивая женщина из царствующего дома была отличной кандидатурой в жёны московскому князю Ивану (Ивану Третьему) и могла на него влиять. А влиять на него было надо. Например, ради того, чтобы насадить на Руси католичество (а тогда вопросы религии были тесно связаны с вопросами политики), в итоге подчинив её Папе — не забываем, что павший Константинополь был оплотом православия. Или ради того, чтобы отвести от Европы удар татар — разбивал же их в своё время на Куликовом поле князь Дмитрий Иванович.
Интриганы просчитались. Зоя оказалась слишком умной и слишком амбициозной. Брак с князем Иваном был выгоден прежде всего ей, ибо возводил её с положения приживалки до положения княгини. А такое положение позволяло ей если не отвоёвывать второй Рим, то строить третий. Выдержка, изворотливый ум, искусство интриги, умение выжидать благоприятного момента стали её оружием. Ситуацию облегчало то, что князь был человеком одной с ней веры и искренне желал вывести собственные владения на качественно новый уровень.
Любила ли она князя? Вероятно, нет, если понимать под любовью пробежавшую искру и бабочек в животе. Но была хорошей женой и незаменимой советницей. А поскольку и сам Иван в интеллекте ей не уступал, правление этого тандема напоминало талантливо разыгрываемую шахматную партию.
Вот, например, по инициативе Софьи строится Кремль и церковь Николы Гостунского. Для чего? Прихоть княгини? Создание рабочих мест? Стремление познакомить русских мастеров с новыми формами архитектуры? Нет. Предлог, чтобы убрать Ордынское подворье из Кремля, дав понять русскому народу: татарам в Кремле не место и на Руси в качестве завоевателей - не место. Вот Иван Третий заступается за новгородцев из социальных низов. Из гуманизма? Нет, потому что хочет видеть в них своих сторонников, противопоставляя их новгородцам богатым, которые в случае чего могут перейти на сторону польского короля Казимира, насулившего всяких вольностей. Вот, бросив вызов ордынскому царю Ахмату, вместо того, чтобы кидаться в бой, занимает оборонительную позицию и отправляет своему противнику послов, вызывая недоумение москвичей. Трусость? Нет, холодный расчёт. Не просто разбить татар, а унизить. Тем самым показав русским: Орда — это колосс на глиняных ногах, не надо его бояться, он вскоре падёт. Вообще подчинение Новгорода и стояние на Угре описываются в повести как две блестящие дипломатические операции, позволившие добиться грандиозного результата малой кровью. А далее... а далее повествование обрывается на самом интересном месте. Не потому, что у автора не хватило сил, а потому, что автор просто не посчитал нужным. В конце концов Иван Третий (в тандеме с Софьей) принёс России эпохальные победы. При нём возвысилась Россия со столицей её Москвой. При нём был возведён стоящий и до наших дней символ власти Кремль. И уже за это он заслуживает памяти от благодарных потомков.
«Ночь царя Петра»
Здесь Иванов пытается уместить историю петровской эпохи всего в одну ночь. Тяжёлую ночь для царя-реформатора: ночь, в которую решалась судьба его старшего сына Алексея. Тут надо сказать, что отношение к царевичу Алексею определяется отношением к царю Петру. Иванов предваряет повесть пушкинским эпиграфом из «Полтавы» панегирического характера. Следовательно царевичу Алексею ждать жалости от автора нечего: ни разлука с матерью, ни крик отчаяния в тюрьме «Афросиньюшка, где же ты?» не отменяют того факта, что царевич умер преступником.
А, собственно, почему преступником?
Что он такое сделал?
Если отбросить пафос, то в военное время вместо того, чтобы отправиться в армию после соответствующего приказа, взял любовницу и свалил с ней подальше.
Сына дворянина, купца, рабочего или крестьянина за подобный поступок по головушке точно не погладили бы. И ни один историк пафосно заступаться бы за него не полез — кому, например, интересны судьбы русских солдат, сваливавших в родные деревни с фронтов Первой мировой?
Но Алексей был сыном царя.
И этот факт переводил ситуацию на новый уровень: исчезновение царского сына — как минимум крупный международный скандал. Как максимум — сын царя рано или поздно становится царём. И тот, кто сегодня давал ему политическое убежище, завтра получает с него неплохой гешефт. Вот, например, Алексей бежит в Австрию — в нейтральное вроде бы государство и к родственникам жены. Разумеется, его не выдадут. Но австрийцы были бы круглыми идиотами, если бы, поохивая про ужасную страну и ужасные нравы, не воспользовались ситуацией. А раз так, почему бы не поперевозить Алексея по замкам? Почему не прощупать для этой цели почву в той же Англии (косвенным подтверждением служит письмо царевичу Бестужева-Рюмина, впрочем, может, это совпадение, кто ж спорит)? Англичане тоже далеко не идиоты и предоставлять убежище стали бы, естественно, не по доброте душевной. А уж если бы дело дошло до шведов — на данный момент врагов — а оно действительно могло бы дойти, для России кончилось бы и вовсе плохо.
Понимал ли эти вещи царевич Алексей?
В реальности — это осталось для историков загадкой. У Иванова — нет. Слишком был глуп, слаб и пьян.
Зато Пётр понимал такие вещи прекрасно.
Вторая проблема: ещё до случая с Австрией Алексей раздражал Петра тем, что не укладывался в его понятие о том, каким должен быть престолонаследник. Это не значит, что Пётр Алексея не любил. И любил, и по-своему заботился. Мальчик был одет, обут, сыт, обеспечен образованием — насколько качественно, это другой вопрос, пытался Пётр устроить и его личную жизнь. Но царь хотел сделать из сына работника, которому небезразлично, чем живёт страна. Сын же имел на это противоположные взгляды. К тому же вокруг Алексея группировалось много противников петровских реформ.
Оставить такого наследника Пётр не мог: либо перевоспитать, либо убить. Но перевоспитать взрослого человека, если он сам того не хочет, невозможно. Остаётся только второй вариант. Но решиться на него — как? Спокойно думать об этот — как?
Вот и повествование у Иванова неспокойное. Рваное. Масштабные картины рисуются несколькими яркими мазками, достаточными, чтобы разбудить воображение читателей. Да тут ещё письмо Румянцева Титову при всей своей неисторичности здорово усиливает драму. С которой царю-реформатору надо разбираться. Круто и по-петровски.
«Императрица Фике»
Несмотря на название, главная тема здесь не биография Екатерины Второй, а Русско-Прусская война, на которую автор не жалеет красок, описывая, например, вот так:

Вот дерется рядовой солдат Иван Пахомов, Костровского уезда, из села Молвитина. Правая рука у Пахомова отрублена, кровь хлещет, рубит тесаком левой…
А вот — крепостной крестьянин князей Куракиных — Федор Белов, раненный в ноги, покрытый кровью, отбивается прикладом от наседающих пруссаков.
Унтер-офицер Феофан Куроптев, туляк, как лев скачет и вертится, прорубая себе дорогу среди окруживших его пруссаков; кровь хлещет у него из головы, заливает глаза… Четвертый, московский мастеровой Осип Пасынков, выхватил ружье у тех, кто уже его в полон тащил, колет одного, другого, третьего…. Пятый, из нижегородских дворян, поручик Павел Отрыганьев, выбегает из кустарника и с солдатским ружьем бросается, в штыки на врагов, не разбирая их числа. Звенит сталь, хрипят люди, стонут раненые, плачут умирающие, гремят выстрелы, с визгом летят и падают на землю ядра, рвутся, грохочут пушки, пороховой дым, пыль застилают солнце, ржут кони, гремит конский топот — кавалерия прусская пошла в атаку, русские, пруссаки схватываются в обнимку, катаются по земле, душат, режут друг друга, грызут зубами. А солнце идет все выше, все знойней и знойней.

Это бой под деревней Гросс-Егерсдорфом.
Зачем весь этот ад и треш был нужен России? Прусский король Фридрих Второй набирал силы. Разрозненные европейские государства не могли противостоять его могучей армии. А покори он Европу, Пруссия стала бы для России опасной соперницей и ещё более опасной противницей. Елизавета Петровна это понимала. Но не учла, что Фридрих Второй решил подстраховаться, отправив к русскому двору своего агента влияния — невесту престолонаследника Софию Августу Фредерику Ангальт-Цербстскую, в просторечии Фике.
При этом автор ни в коей мере не винит Елизавету: в повести она представлена как весьма неглупая императрица и трагическое лицо. Потому что прекрасно видит, что приближённые её обманывают, племянник считает её противника своим кумиром, невестка, скорее всего, тоже замешана в военных неудачах — вот о чём она переписывалась с главнокомандующим? И понимает она, что надеяться на них нельзя, а что делать? Её дни сочтены, а других в её окружении просто нет.
Зато Фике в его изображении — форменная дрянь, ничем не лучше Петра Третьего. Но если Пётр скрывал свои мысли, как пушка выстрел, в результате чего прослыл русофобом-дегенератом, Фике над своим имиджем очень хорошо работала. Не забывая отстаивать интересы Фридриха и фактически продав в рабство русский народ знаменитым Манифестом о вольности дворянства. Впрочем, дворяне возводили её на престол, дворянские интересы она и отстаивала. А то что мужа убила, так это ничего личного. Просто не хотела быть обойдённой.