5

Это вторая книга о жизни и работе Генри Марша, прочитанная мной. Двадцать пять глав рассказывают не только об определенных заболеваниях мозга, осложнениях или медицинских явлениях, с которыми Генри Марш имел дело в профессиональной деятельности. В каждой главе он рассказывает о реальных случаях, о своих чувствах, мыслях, страхах и немного о своей семье.
Каждый врач, не только хирург (но хирург особенно), прежде всего человек, потом уже человек, обладающий знаниями, которые могут спасти человеческую жизнь. Врачи знают об этом и не любят лечить коллег.

Я понимал, что ему не понравится идея оперировать другого хирурга: если кто-то из коллег просит, чтобы ты его лечил, это воспринимается одновременно и как комплимент, и как проклятие. Все хирурги переживают, когда пациентом становится кто-нибудь из коллег. Это чувство иррационально, ведь по сравнению с остальными пациентами коллеги с гораздо меньшей вероятностью станут предъявлять претензии, если что-то пойдет не так, поскольку хирургам слишком хорошо известно, что врачи – обычные люди, которым свойственно ошибаться, и что исход операции зависит далеко не только от них. Хирург, оперирующий своего коллегу, испытывает этот иррациональный страх по той причине, что о привычной отстраненности не может быть и речи, – он ощущает себя совершенно беззащитным. Он знает, что пациент не считает его всемогущим.

Генри Марш не устает повторять о необходимости быть честным с пациентами. Но как же тяжело находить баланс!

Хирург всегда должен говорить правду – но нельзя при этом лишать пациента последней надежды. Найти золотую середину между здоровым оптимизмом и реалистичным взглядом на вещи порой оказывается ох как непросто.

Каждый день хирург принимает решения не только о ходе операции, но и о том КАК и ЧТО говорить пациенту и его родным, т.к. даже в ходе рядовой операции возможны нестандартные ситуации.

Если она скажет: «Мы можем прооперировать пациента и удалить поврежденную часть мозга, тем самым сохранив ему жизнь», то они обязательно захотят, чтобы мы оперировали. Если же вместо этого она скажет: «Нет практически никаких шансов на то, что после операции он вернется к полноценной жизни. Он на всю жизнь останется парализованным инвалидом. Захотел бы он так жить?», то родственники скорее всего ответят совершенно иначе. Ведь на самом деле врач спрашивает: «Любите ли вы его настолько, чтобы ухаживать за парализованным инвалидом до конца его дней?» – и у родственников не остается выбора.

Если приходится сообщать плохие новости, я никогда не могу определить, удалось ли мне их правильно преподнести или нет. Пациенты не звонят после этого со словами «Мистер Марш, мне очень понравилось то, как вы рассказали мне, что я скоро умру» или «Мистер Марш, это был полный отстой». Остается только надеяться, что я наломал не слишком много дров.

В разных странах своя ситуация и с правилами, и с больницами, и с медициной в целом. Но думаю, что всем одинаково хочется ясности в таких сложных ситуациях. И лучше услышать честное "достижения медицины не могут дать вам ответ и помочь", чем бесконечные недомолвки и метания между клиниками и врачами. Когда дело касается лично тебя хочется предельной ясности. Со временем я поняла, что в каждом моем случае я с большим пониманием отнеслась к признанию врача в недостаточности у него, и медицины в целом, знаний, чем применение "метода научного тыка" и угроз применить ко мне нормы уголовного кодекса.