1 Натюрморт с пластиковыми апельсинами

Обычно выпускников школ Кретин Райдинг (она же Школа творческого письма) упрекают за подход к написанию книг, выдержанный в духе Агнии Барто:

— Они ползут,
А он им — раз!
А тут как раз
Она ползла,
А он как даст ему
Со зла!
Они ей — раз!
Она им — раз!
Но тут как раз
Её он спас,
Он был с ней
Заодно…

«Не тяни с интригой», «хватай читателя с самой первой страницы, пока он не убежал», и прочие советы в таком духе, привели к тому, что от былого основательно выстроенного текста (стиль, описания и размышления, психологизм и идейность, индивидуальность) остался один голый каркас («брить, стелить, смотреть, обидеть, слышать, видеть, ненавидеть…»). К тому, что типовой текст для поездки в электричках и посиделок с пледом и должен представлять собой этот самый каркас публику уже приучили. Неохваченным остался сегмент более-менее серьезной прозы.

Чем отличается так называемая серьезная литература от маленькой, низкой, массовой с точки зрения литературной технологии?

Все многообразие различий можно свести к простой и очевидной формуле – «Скука и трагедия». Если в литературе для нормальных людей следует быть легковесным, попсовым и позитивным, то здесь все наоборот.

Есть, однако, еще одна загвоздка. Считается, что серьезная литература требует хорошего материала, долгого напряжения сил, кропотливого труда и прочей такой затратной и потому не окупающей себя ерунды.

Но кто сказал, что в век новых материалов и технологий мы должны подходить к ней дедовским способом? К чему все эти мощные идейные фундаменты, эмоциональная лепнина, фигуры персонажей, резные потолки, витражи и все такое. Достаточно будет имитации всего вышеперечисленного, литературного сайдинга.

Скука, трагедия и имитация – на этих трех китах и держится роман К. Фуллер «Горький апельсин».

Проще всего начать говорить о нем с имитации. Потому что перед нами псевдобританский роман, псевдоготика (перестуки и перезвуки в старом заброшенном особняке, хранящем память о былых драмах) и, конечно же, псевдотриллер.

Желание быть на пять копеек дороже, чем любой другой опус, при том, что внутри минимум отличий от любого другого пустоголового бестселлера, а талант здесь так и не заночевал, оборачивается для «Горького апельсина» засильем литературщины.

В обычном произведении, написанном по старинке, в логике «вдохновения», как правило, всего в меру, ровно столько, сколько необходимо. Поставленная на поток литературщина всегда нарочита и избыточна. Если описания то, так чтоб из ушей полезло. Если разговоры, то до того претенциозные, напыщенные или туманно-многозначительные, что прям хоть не читай. Чувствуешь себя глупым Написано вроде по-русски, и должен в них быть какой-то смысл, но не улавливаешь. На то и рассчитано. Чем более пуста книга, тем больше в ней этого флеру «вы, батенька, туповаты, и не все понимаете».

В таком произведении всего слишком. «Горький апельсин» этим «слишком» переполнен тоже слишком. Роман напичкан толсто-намекающими деталями и затасканной символикой.

Если героев трое, значит и горьких апельсинов будет столько же. Если они горькие, то понятно, что это синоним жизненной непригодности и низкой потребительской стоимости, соотнесенных с ними персонажей. Любой же знаток детективов поймет, что горечь здесь неспроста, и, при желании, может быть использована в далеко не благих целях.

Фрэнсис, ведущая рассказ, выставлена в романе донельзя неуклюжей, никчемной не способной к общению и трезвой оценки действительности дурой. Я понимаю, 39 лет под пятой мамы. Это долго, но уж не настолько травматично, чтоб выглядеть до такой степени неспособной ни к чему. Говорят, она даже с людьми не умеет общаться. Экая сложность. Спрашивается, а чем общение с бакалейщиком или врачом отличается от разговора с любым другим незнакомцем?

Вы когда-нибудь носили папины трусы? Или мамин бюстгальтер?

Психиатр, наверное, мог бы сказать что-нибудь по этому поводу. Но не в отношении Фрэнсис, а в отношении Фуллер, насильно заставляющей надевать такое свою героиню.

В романе вообще избыток психоаналитического. Старик Фрейд до сих пор популярен. Универсальная затычка. Самое элементарное объяснение тому, что Фрэнсис ходит в старых маминых платьях – бедность. Но куда удобнее и выгоднее апеллировать к «протухшему сексу». Секс – универсален, он хорошо продается. В каждом романе должен быть секс, даже если персонажи им не занимаются. Отсутствие половых актов даже лучше. Напряжение нарастает, а разрядка отсутствует. Пар из ушей.

Отчего вдруг Фрэнсис так приперло в 39 лет? Почему она не могла реализовать себя как порнозвезда с посыльным, доктором, приходящим плотником или слесарем, пока мама бревном лежит в кровати? Отчего она не могла пуститься по волнам любви за год обучения в Оксфорде (она и вправду там обучалась хотя бы год?)?

У меня на это есть только один ответ – так захотелось автору.

Настоящий роман всегда пленяет естественностью правдоподобия. Поделка легко определяется по назойливому авторскому давлению. В принципе, Фуллер мало чем отличается от деспотичной мамаши Фрэнсис. Насильно свезла в старые английские руины трех (четвертый болтается неподалеку) психов, борцовским захватом принудила их разыграть взбредший ей в голову сюжет. За кулисами происходящего маячит еще один выдуманный придурок, мистер Либерман, нанявший невесть кого описывать и подновлять свою британскую собственность.

Такой метод действия расходится с романным содержанием. При видимом осуждении деспотизма, вся книга – торжество авторской тирании и своеволия. Видимо, по этой причине его так тяжело читать. Тебя заставляют проглатывать весь этот авторский бред, заставляют поверить, что в пустопорожней маете четырех персонажей, с которыми, в принципе все ясно с самого первого момента, как только они открыли рот, есть нечто тебе необходимое. Надо заглянуть в каждую складочку, поменять каждую простыночку.

Искусственность, надуманность, спертость ситуации – основная проблема книги.

Возникает вопрос: для чего ж все эти старания, столько страниц потраченных на вымышленную историю Кары, на никуда не ведущую болтовню и описание облезлых стен и обветшавших лестниц? Что за ним, какие такие откровения и глубины мысли?

Да в общем-то ничего нового. Упомянутый выше каркас. Обычный современный стадный набор: травма, подавленное тоталитарностью прошлого сознание, набор комплексов, оборачивающийся фатальной раскомплексованностью.

То есть читаешь не ради того, что лежит за словами. В «Горьком апельсине» нет ничего кроме лексикона прописных истин, вдалбливаемого в каждой нынешней книжке. Из раза в раз нам постоянно твердят одно и то же. А все искусство литературы сведено к искусству обертки, сайдинга. Неважно, будет ли перед нами Барбадос XVIII века, английский особняк года высадки на Луну (в каждом новом романе про 1969 год упоминается высадка на Луну), или Марс XXIII столетия – везде будет страдающая женщина, гнет традиций и тоталитарных родителей, травма и растерянность героя перед ужасом самостоятельной жизни, необходимостью строить будущее. В этом однообразии героев и ситуаций читается привычное уже отсутствие реального интереса со стороны авторов к эпохе, к природе, обществу, личности. И это «плавали, знаем» вдалбливается читателю раз за разом каждой новой книгой.

Типичный для новой литературы откат от психологизма, подкрепляется в «Горьком апельсине» сюжетом с иудиным глазком. Мы не можем заглянуть внутрь героев – вот такая концепция. Разве что подглядеть за ними, когда они не видят. Зафиксировать их в естественной среде (мочится, мастурбирует, ищет взаимного утешения). Такой вот литературный бихевиоризм.

Но ужас прошлого в этой книге – вещь такая же надуманная, как и беззаботная жизнь персонажей в старых английских развалинах. Нас все время долбят необходимостью борьбы с прошлым, оно ведь давящее и противное. Но не эта ли борьба и делает нас зависимыми от него? Может, стоит перестать бороться и начать жить?

Но вернемся ко второму коньку книги – готике. Она здесь такая же бюджетная, как и все остальное. Развалины, сэр, останки эдвардианской эпохи. Плюс паразитирование на старой байке о том, что в каждом английском особняке должно быть какое-нибудь завалящее привидение или призрак. Конечно, на самом деле ничего такого в романе не водится, все рукотворное, а не сверхъестественное. Но Фрэнсис ждет, и, как по заказу, ей, и нам читателям, чтоб не скучали, выделяют несколько шумовых эффектов и странностей.

Даже не знаю, сколько надо выпить, чтоб разглядеть в «Горьких апельсинах» триллер. Где саспенс? Где напряжение? Если вы читали издательскую аннотацию, то знакомы примерно с половиной содержания. Если прочитали отзыв, то имеете представление о всей книге. Лучшее рецензент из книги уже для вас отобрал, больше ничего не будет. Здесь соотношение примерно такое же, как между трейлером и каким-нибудь российским фильмом, выходящим в прокат. После просмотра трейлера вам останется ознакомиться только с заполняющей пространство между «интересным» словесной клетчаткой.

Большую часть романа герои слоняются без дела, болтают и пьют, а потом умирают. Фуллер и здесь не оригинальна, легкий флер того, что что-то «страшное грядет», или точнее «нагрянуло», ведь у нас здесь предсмертные воспоминания (еще один штамп) – единственный кусок сахара, заставляющий обманутого читателя, взявшего в руки книгу продвигаться от первой страницы к последней. Прием вполне обычный в духе «не обманешь – не продашь». Обман состоит также и в том, что мы так ладом и не узнаем, что же в действительности случилось.

С этим можно было бы смириться, если бы читателю дали взамен что-то пожевать – переживания, «и жизнь, и слезы, и любовь». Но ничего такого Фуллер не предлагает. Томление, маета, монотонные пьяные дни. Героиня, чем голос не отличается от тысяч других.

Книгу можно было бы использовать как снотворное, если бы не одна загвоздка – она не затягивает даже в этом качестве. Вялый текст не столько убаюкивает, сколько раздражает.

Ода издыхающей лягушке