4.5 Жизнь взаймы

Мрачная проза опаленного войной человека. Хоть эпитет и заезженный, вряд ли он чем-то хуже, чем «травматический опыт» или что-то еще. Плен зимой 1941-го, лагеря для военнопленных, удачный побег осенью 1942-го, партизанские дела в Литве, послевоенные проверки (которые он прошел успешно и был награжден, если верить открытым источникам). Все это человеку хотелось выплеснуть на бумагу, убрать из головы. Частично это удалось.

Я люблю эти книги «Школьной библиотеки» еще и потому, что они почти всегда сопровождаются вступительной статьей или послесловием некоего критика. Произведения обычно не сильно устаревают, а вот критика почти мгновенно превращается в документ своей эпохи, а я страсть как люблю копаться в напластовании идей. Вот и здесь прозу Воробьева предваряет чудовищная по глупости и по стилю статья В.А. Чалмаева. В вики-статье об этом критике есть примечательная фраза: «Одним из первых советских литературных критиков начал открыто выступать с позиций национальных интересов русского народа». Относится она к 60-м, что как бы намекает нам, что головою критик поехал крайне давно. Статья же к этому сборнику, если верить копирайту, написана в 2000-м, так что задор критик сохранял долго, радуя читателей своими фантазиями о войне (и кто их пускает к текстам для школьников?).

Проза самого Воробьева, к счастью, гораздо лучше карикатурных измышлений Чалмаева о ней. Она своей неизбывной болью напомнило знаменитый рассказ Гаршина с турецкой войны - такая же жуть и бессмысленность происходящего. Вероятно, составитель решил поставить повести в порядке их публикации, что, однако, несколько мешает восприятию, так как последней оказалась опубликованная в середине 80-х повесть, написанная по авторской версии в Литве в 1943-м. Лучше было бы все же расставить тексты по дате написания, так была бы более выпуклой эволюция авторских взглядов и стиля. Позволю себе поговорить об этих повестях именно в хронологическом порядке.

«Это мы, Господи!..» рассказывает о злоключениях советского офицера в немецком плену, беллетризируя авторский опыт. Здесь просто, без авторских оценок и отвлечений. Смерти, смерти, смерти, кровь, расправы. То эсэсовцы людей лопатами рубят, то от скуки стреляют, то еще как забивают. Есть и коллаборационисты, полицаи, есть лагеря, есть изменники, а есть простое, наполняющее человека желание жить. Именно это желание, кроме обстоятельств написания, делает повесть столь примечательной, живой и яркой. Один местный рецензент написал, что повесть неполна, так как рассказывает только о мучениях героя в немецком плену и оставляет за кадром его послевоенную судьбу и мыкания в советских лагерях. Как же меня раздражают люди, которые ленятся проверить дату написания, а еще больше те, кто требуют править реальность в соответствии со своим стереотипом. И коли реальность не соответствует стереотипу, тем хуже для реальности.

«Крик» (опубликован в 1961) о том же (будем честны, автор все время писал об одном и том же, о своей травме), о том, как некий высокий (это каждый раз подчеркивается) молодой человек попадает в плен. Здесь больше до плена, больше лирики (хорошей, терпкой и простой), но столько же личной боли и мучительных переживаний.

Заглавные «Убиты под Москвой» (публикация в 1963 в «Новом мире» Твардовского, sic!) интересны тем, что они, в отличие от более ранних вещей, рублено конъюнктурны. И здесь есть место личному опыту, однако автор решил поймать волну. После XXII съезда КПСС ругать Сталина стало куда легче и отчасти модно, поэтому здесь будет много прямых апелляций к его просчетам, многозначительных умолчаний и многозначительных же отсылок. Недаром упомянутый выше Чалмаев именно на этой повести с душой оттоптался, занимаясь в ней поиском глубокого смысла. Мне же было любопытно – как меняется историческая мода. Вот здесь автор, рассказывая о пути роты кремлевских курсантов к первому и для многих последнему бою, натужно поругивает СВТ, рассказывает о том, как немцы непринужденно сбивают наши неназванные устаревшие истребители, слабость которых якобы выявлена еще в Испании. Затем он бодро нахваливает немецкие автоматы, да и вообще из его текстов складывается впечатление, что немцы вооружены ими поголовно. А сейчас вроде бы принято хвалить СВТ, насколько я информирован, И-16 в умелых руках не уступал немецким самолетам, а автоматов у немцев было сравнительно мало, да и боевые характеристики их были сомнительными. Но дело даже не в смещающихся оценках, а в том как вроде бы сугубо технические вещи становятся политическими, элементами, прости господи, черной легенды, в данном случае легенды о просчетах перед войной (и дело не в том, что просчётов не было, а в том, как эта информация усваивается и упрощается людьми).

Из любопытного стоит упомянуть то, что картинка на обложке не имеет отношения ни к одному тексту (я все ждал, до последней страницы ждал). Спасибо автору за такие детали прошлого, что я люблю и выискиваю – за кировские часы и дээсовские пулеметы. Человеком он, кажется, был стоящим, но война его сильно исковеркала.