3 Легенда

Формально – роман взросления (правда герой не может разобраться как и что взрослело), по внешнему виду – почти шпионский, по содержанию – книга про реконструкцию прошлого (что это было?).

Последнее обычно связано с работой памяти. За это и ухватились наши официальные рецензенты.

Но вот вопрос: можно ли назвать книгу – романом о памяти, если в ней рассказывается и то, что герой не может помнить? Конечно, на то нам и дано воображение, чтоб соединять разрозненное в целое. Но мысль о том, что мы придумываем себя настолько общее место, она столь мало прибавляет к нашим представлениям, что об этом можно вовсе не упоминать.

Ладно, пусть будет тогда роман об истории. История ведь не тождественна памяти. Последнее подразумевает субъективный опыт, первая – отстраненную картину нарисованную по отдельным сторонним сведениям не вовлеченным в события, наблюдателем. Если плотно держаться за тезис «книжка про память», то выйдет, что тут у нас текст о том, как состыкуется между собой память и история, субъективное и объективное

Но роман все же не только о том, как произведен данный синтез путем механического суммирования первой и второй частей. Нет, он о проклятии отцов и матерей и о том, чем оно оборачивается для их потомков. Он о жертвах невидимого фронта (мы-то знаем, в основном, победителей), «павших бойцах», продолжающих свое существование. Их здесь двое в фокусе (мать и сын) плюс дочка-сестра несколько на втором плане. Мы почти никогда не задумываемся о том, как могут сочетаться в одном человеке мать и убийца. А между тем, разговор об этом, и соответствующий намек о разных сторонах человека, которые не разглядишь, в книге имеется. Собственно это – «моя мать-убийца» и остается за пределами сознания 28-летнего Натаниела, пытающего хоть как-то свести концы с концами в своем прошлом. Это бессознательное, вытесненное романа, выброшенное вместе с сестрой Рэчел из картины мира героя.

Аргумент в пользу того, что груз прошлого перевешивает чисто теоретическую трактовку «роман про что такое прошлое?» - уже в самом названии книги. Все-таки заглавие у него «Военный свет», а не «Памяти памяти». Есть ли у мальчика прошлое или нет, мы поговорим позже, а здесь никуда не денешься – очевидное, ясное как божий день повествование об «эхе прошедшей войны».

Натаниел ведь почему собирает прошлое по крупицам? Потому что вчера была война.

Но как мне представляется, здесь есть своего рода трансляция заблуждений. В реальности такой потребности почти ни у кого не возникает. Аргумент можно привести чисто теоретический. Сколь бы не мозаично все у нас оседало в памяти, прошлое, как и смерть, всегда мои. Как ни странно, потому что не я один строю свою историю. Я ее лишь подправляю. История – слагаемое многих уникальных факторов и компонентов. Пусть что-то в моей памяти может быть неясно, но это очевидная, то есть чисто техническая неясность. Она как целое врастает в меня. Отсутствие общей картины прошлого (которую можно, конечно, и демонтировать), пусть даже она неверна, признак больших проблем с головой.

А она у героя, или автора (здесь виновник на выбор) имеется.

От теории легко перейти к практике. Что происходило с Натаниелом и Рэчел в военные годы? Мы почти ничего не знаем о немалолетнем детстве обоих. Белое пятно. Как будто они андроиды и их с сестрой включили в сеть только в 1945 году, когда родители решили на годик скататься пожить-освоиться в Сингапур.

То, что делает Ондатже в своем романе смотрится слишком литературно. Тень и притворство, пронизывающие книгу идут от него, от автора, как лучи от солнечного светила.

Согласен, даже искусственный этот вид смотрится хорошо («Ложь может показаться правдой, если я буду хорошо рассказывать», тонко замечает по данному поводу в «Битне, под небом Сеула» Леклезио). Но взыскательный читатель не сможет не заметить, что слишком уж густо намешано в «Военном свете» с фрагментарностью и туманом войны, что это искусственно нагнано и спрессованно.

Подобный перевес авторской головы, диктаторского своеволия и позволяет заметить, что среди группы прошлогодних романов, посвященных «шпионскому наследию» (Аткинсон, Ле Карре, Мариас) творение канадца выглядит наименее убедительно. Там есть не только стиль, но и не теряющиеся в тумане идеи.

Ода издыхающей лягушке