4

Симонов – честный журналист, и этим объясняются все достоинства и недостатки книги. Он с документальной точностью рисует картину Великой Отечественной, подмечая и подвиги, и бытовые детали, такие привычные современникам и такие интересные для нас. Наверное, именно так и надо писать о той войне, на которой подвиги и были такими бытовыми, ежедневными. Здесь есть и тыл, и фронт в масштабе от армии до роты, и всякая дрянь, типа Надиной матери, всплывшая на поверхность. И невольно думается: а как сейчас живут внуки и правнуки таких сахарных спекулянтш, что знают о «подвигах» своих бабок и прадедов, как оценивают их дела и наступившую расплату?
Симонов - честный военный корреспондент. Сейчас в книге он пишет о том, о чём о не мог писать, будучи фронтовым журналистом, и тогда это было правильно. Он пишет и о трусах, тоже попадавших в общую копилку павших смертью храбрых – и это было правильно. Он пишет о Дегтяре, погибшем герое, бабнике и трепаче – и это одно другому не противоречит, и Дегтярь тоже совершенно справедливо отправляется в общую книгу памяти всех, победивших фашизм. И в этом и состоит главная правда о той войне: мы сейчас уже и не знаем, чей дед или прадед погиб, не успев ни разу выстрелить по врагу, чей погиб по ошибке от своей же мины, чей попал на фронт, потому что откосить не получилось, чей был награждён высшей мерой за самострел, а чей честно отпахал на фронте, сколько ему было отмеряно - все они теперь победители, представители поколения героев и титанов - и это правильно.
Но Симонов – всего лишь журналист, профессиональный рассказчик о том, в чём не компетентен. От собратьев по цеху его отличает, конечно, недюжинный литературный, писательский талант, но всё же… Когда Симонов пишет о том, что видел своими глазами, пишет как хроникёр, у него получается логичная законченная философия. Когда он, будучи честным человеком, но не будучи ни военным, ни историком, пытается рассуждать о действительно сложным вещах, то он не тянет. А уж когда на некрепкие журналистские мозги да двадцатым съездом – пиши пропало. И, поймите меня правильно, я не хочу сейчас устраивать дискуссии сталинизм vs антисталинизм, не хочу оправдывать репрессии или гневно порицать за них или проводить сравнительный анализ политической борьбы после английской, французской и нашей революций, не хочу сравнивать политическую практику наших тридцатых годов и западных: объёма рецензии не хватит; но методологическая безграмотность симоновских рассуждений меня угнетает. Здравствуй, прекрасный романтический девятнадцатый век, здравствуй, карамзинская история-результат деяний великих личностей. Даже Толстой во второй части эпилога «Войны и мира» от этого убожества ушёл, а Симонов снова к нему вернулся. А литературный талант позволяет свою точку зрения продвинуть. Ведь что приятнее и проще, прочитать скучные книги профессиональных историков, в которых историческая реальность оказывается сложной и неоднозначной, или несомненно талантливый, эмоциональный симоновский журналистский очерк? Вопрос риторический. И если Симонову, как современнику, пережившему это всё на своём горбу, пишущему критику изнутри, его точка зрения ещё была простительна, то часть его нынешних последователей развила его идею до абсурда: у нас уже и победившая армия менее профессиональна, чем армии побеждённые, и в жертвах войны виноваты не фашисты, а советское руководство - и потому я не могу с таким сочувствием читать эти главы, как, наверное, читали современники-шестидесятники.