0.5 Ветра и волны всегда на стороне самых способных мореплавателей. (c)

Перед нами позорная биография Генриха IV, крупной фигуры французской и европейской истории рубежа XVI-XVII веков, харизматичной и сложной личности. В основе этой «нехудожественной» книги лежат по большей части непроверенные анекдоты, крайне сомнительные слухи и сплетни, которые автор порой «приукрашивает», доводя до полного абсурда. Вначале отметим, что грустные размышления ей посвятил историк В.В. Шишкин. Публикацию можно прочитать здесь.
Шишкин также упоминает выступление Балакина по радио, которое сложно комментировать, такой бред там озвучивается. Одну выдержку всё же приведу. Г-н Балакин заявляет: «Шекспир не мог им вдохновиться, таким персонажем [Генрихом IV]». Это неправда. Шекспир заинтересовался «таким персонажем» и вывел Генриха в своей куртуазной иронично-сатирической комедии «Бесплодные усилия любви» под именем короля Наварры Фердинанда. Пьеса содержит множество прямых отсылок и аллюзий на наваррский двор начала 1580-х годов и самого короля Генриха.
Генрих Наваррский, ведущий борьбу за корону Франции, был популярен на туманном Альбионе и даже в некоторой степени оставался таковым после отречения от протестантизма...
Так как практически на каждой странице обозреваемой книги встречаются неправда и откровенное передёргивание фактов, следует вычленить главное: она представляет читателю карикатуру, мифологического Генриха IV и «рассказывает историю, которой в действительности не было».
Я отмечу только несколько моментов, которые кажутся наиболее вопиющими, хотя, повторюсь, сие творение от начала до конца является примером, как можно написать биографию деятеля прошлого, по сути, собрав вместе нередко противоречащие друг другу сомнительные байки.
Усилиями уважаемого Балакина создаётся ложный образ короля, которому «по жизни просто сильно и много везло», а король, этакий легкомысленный «бонвиван», только и делал, что слушал «неодолимый зов либидо». Любому здравомыслящему человеку понятно, что так просто не бывает. Нельзя выигрывать сражения, брать верх над своими политическими соперниками и в конце, умело применяя военную силу и переговоры, установить достаточно стабильный мир в своём королевстве (пусть он и был далёк от идеала) просто потому, что тебе «повезло». Проиграть можно случайно, но неоднократно добиваться успеха в очень непростых условиях - нет. За этим стоит последовательная работа.
Король Генрих - трагическая фигура, жизнь которого полна тяжёлыми испытаниями. Пожалуй, у него их было больше, чем у большинства современников королевских кровей (жизнь последних Валуа также трагична). С самого детства родители никак не могли договориться, к какой конфессии должен принадлежать их сын. Взрослая жизнь Генриха была полна такими опасными вызовами, что менее сильный человек (короля сегодня назвали бы «харизматичным лидером») вряд ли справился бы с ними. Созданный же автором нелепый Генрих из параллельной реальности точно не смог бы ничего добиться.
Кстати, недаром Балакин так часто называет своего героя-антигероя «Беарнцем» (здесь он далеко не одинок, но это весьма показательно), как бы обращаясь к герою анекдотов, а не к реальному Генриху Бурбону. Так короля называли недруги из ультракатолической партии, которые отказывались признавать его права на престол. Никто из соратников короля «Беарнцем» не называл.
Какую литературу использовал г-н Балакин при написании своего «труда»? Простое сопоставление текстов доказывает, что опус В. Балакина является не чем иным, как компиляцией из работ других авторов. В частности, он использует русский перевод книги Ж.-П. Бабелона и повторяет рассказы Ги Бретона. Он также напрямую копирует целые пассажи из «сенсационной» книги Р. Амбелена, французского эзотерика и оккультиста, который никогда не считался историком, и большинство произведений которого к истории как к науке не имеют никакого отношения и содержат много откровенно лживой «информации». Невооруженным глазом видно, что в разных частях книжки Балакина приводятся вставки из Р. Амбелена, которые автор не утруждает себя особо перефразировать. Ярче всего это проявляется ближе к концу (главы «Частная жизнь короля» и «Великий проект»), в эпилоге также слышны прямые парафразы из этого переведённого на русский «источника». Показательно, что так востребованного им Амбелена В. Балакин в списке литературы не приводит, то ли неожиданно постеснявшись, но, скорее всего, сознательно вводя читателя в заблуждение.
Авторским текстом можно, пожалуй, считать лишь «толкования» и комментарии, с которыми Балакин вклинивается в позаимствованные пассажи. Заимствует Балакин весьма своеобразно, мягко выражаясь. Это хорошо видно на примере книги французского историка Ж.-П. Бабелона, объёмной биографии, охватывающей всю жизнь короля. Наряду с некоторыми анекдотами, Балакин выбирает оттуда по большей части негативно окрашенные (или те, которые он может так толковать) эпизоды, порой извращая их суть. Иными словами, имеет место не просто плагиат, а специфический подход к этому неблаговидному занятию.
Авторы исторической беллетристики часто опираются на имеющиеся по теме работы, но Балакин в этом отношении отличился, учитывая, каким образом и откуда он «заимствовал» свой текст.
Одно дело, обращаться к исследованиям серьёзных историков и анализировать новейшие работы, совсем другое – чуть ли не дословно воспроизводить фантазии (ещё мягкое слово) таких авторов, как вышеупомянутый Амбелен, или вырывать из контекста куски из книги Бабелона, которая, естественно, не является никакой «высшей инстанцией».
В качестве примера обратимся к главе о «частной жизни» короля, которая не только является плагиатом из весьма сомнительной литературы, но и содержит множество фактологических ошибок. Так, Балакин пишет: «Генрих IV решил воспитывать бастардов вместе с законными детьми, устроив в Лувре своеобразный “детский сад”». На самом деле все королевские дети воспитывались в загородной резиденции Сен-Жермен-ан-Ле, где король и королева их навещали. Совместное воспитание законного потомства и детей от фавориток отвечало духу эпохи и обычаям дворянства. Понятия «семьи» в современном смысле слова в ту эпоху не существовало, о чём подробно написано у Ф. Арьеса, изучавшего историю семьи и детства. В отношениях с женщинами Генрих был во многом среднестатистическим представителем высшей знати своего времени (те же обещания жениться рассматривались как эквивалент помолвки и вовсе не были чем-то из ряда вон выходящим). Любовная линия в жизни короля быстро обросла разными историями, большинство из которых или сильно преувеличены, или лживы (например, байка д'Обинье про Эстер Имбер, якобы умершую в нищете, а в реальности до конца получавшую пенсию из королевской казны). Конечно, он был не просто аристократом или принцем, а монархом, от которого его подданные могли ждать, что он во всём будет выше среднего уровня. Мария Медичи пыталась с помощью сюжетов балетных постановок призвать короля победить страсти и отказаться от любовных увлечений. Но плоть слаба, и человек, будь он хоть дважды король, не во всём и не всегда может соответствовать ожиданиям (с другой стороны, наличие любовниц и внебрачных детей успешно противопоставлялось бездетности последних Валуа). В некоторых вопросах, таких как редкая энергия применительно к разным сферам деятельности, умение формировать и внедрять в общественное сознание образ «доброго принца» или искусство управления людьми, Генрих действительно превосходил многих. В вопросах же отношений с противоположным полом всё было довольно типично для эпохи и банально, а не абсурдно, как это представляет Балакин.
При этом, хотя в природе Генриха «было заложено получать удовольствие от дамского общества» (мемуары Маргариты Валуа), основным двигателем его жизни были не женщины, а власть, военная и политическая.
Рассмотрим несколько пассажей, демонстрирующих незнание (либо нежелание знать, что в данном случае одно и то же) автором исторической действительности, о которой он берётся писать.
Он заявляет: «Будь на его месте Жанна д’Альбре или Елизавета Английская, Франция стала бы протестантской, не будь его вовсе — осталась бы католической». Речь идёт о поведении Генриха после победы в битве при Кутра в 1587 г., которой автор посвятил столько негодующих слов, не подозревая, насколько они мало соотносятся с исторической реальностью. Аргументированно показано, что после Кутра королю Наваррскому было бы крайне сложно продолжать воевать, так как у него не было ни финансов, ни свежего войска, чтобы помериться силами с королевской армией. Более того, переходить в наступление против короля Франции, своего сюзерена, было бы грубой ошибкой с точки зрения его серьёзно оспариваемых прав на французский престол. К Коризанде, которую он потом навестил, якобы привезя в подарок захваченные знамена (неподтверждённый анекдот д’Обинье), это отношения не имеет. Но даже если оставить эти важные комментарии в стороне, как можно такое написать? Г-н Балакин считает, что успехи протестантизма были связаны исключительно с деятельностью одного или двух людей и что если бы кто-нибудь исчез с политической арены, религиозные противоречия сразу чудодейственным образом прекратились? То есть автор полагает, что существование протестантского движения во Франции связано только с Наваррским, которого он к тому же постоянно представляет человеком «без каких-либо религиозных принципов». Логики никакой!
Очевидно, что Франция не стала бы протестантской, выиграй Генрих ещё парочку сражений (что и произойдёт в будущем). Да, католическая Лига получала серьёзную финансово-военную помощь из-за рубежа (протестанты тоже получали иностранную поддержку), а семейство Гизов мечтало о французском троне, но это никак не отменяет того факта, что многие видные лигисты были действительно озабочены сохранением и торжеством католицизма во Франции, не говоря уже о простых французах, приверженных традиционной вере. Только не зная менталитет эпохи, можно считать, что религия была для этих людей с их религиозно-мистическим сознанием, включая Наваррского, простым прикрытием амбиций. Трудно оспорить, что Генрих был честолюбивым и властным человеком (что в книжке Балакина совершенно не отражено), но это не противоречит ни его религиозному чувству, ни заботе о спасении души. Совсем нелепо звучит фраза: «Так в свои неполные девять [!] лет он впервые пошёл на компромисс — а сколько их ещё будет в его жизни!».
Не считая межконфессиональных переходов в детстве, Генрих менял конфессию один раз по принуждению после печально известной Варфоломеевской ночи (которую автор тоже описывает неправдоподобно). Его последний переход в католицизм произошёл после тяжёлых раздумий и долгих сомнений, что, по сути, исключает крайне упрощённую версию «религиозного оппортунизма», которую нередко пытаются приписать королю. В последних исследованиях эта версия убедительно опровергается. При этом вряд ли возможно установить, насколько король был искренен в момент принятия католицизма в 1593 г., но это другой вопрос. Да и само понятие искренности сложно и не поддаётся измерению.
Про первую супругу Наваррского Маргариту Валуа г-н Балакин приводит множество клеветнических сентенций, к примеру, «любовная связь принцессы с герцогом Гизом сама по себе не могла никого шокировать при дворе Валуа». На самом деле у Маргариты с Генрихом де Гизом, вероятнее всего, был только юношеский флирт. Автор сообщает, что после того как ей пришлось прервать отношения с Гизом, «Маргарита быстро утешилась в объятиях очередного любовника». И дальше всё ещё абсурднее...
Нарисованная карикатура в большой степени вторит анонимному памфлету «Сатирический развод», мишенями которого были и Генрих, и Маргарита. Автор не просто использует «Сатирический развод», но доводит и без того гротескный пасквиль до абсурда, «нехудожественно» дополняя его силами воображения. Именно там рассказывается анекдот о том, что Маргарите якобы неприятен «дурно пахнущий и неотёсанный муж» (согласно исследованиям, содержание памфлета, по всей вероятности, намеренная фикция). Вообще, вариации байки про «запахи» превращаются у автора просто в какую-то манию. В библиографическом списке Василий Балакин «Сатирический развод» не отмечает, то ли не зная о нём, то ли снова вводя читателя в заблуждение.
Другой манией является то и дело возникающая вымышленная история о том, что у короля была любовная связь с Шарлоттой де Тремуй (женой его кузена принца Конде), в которую он якобы был влюблен ещё в детстве, и будто её сын рождён от Генриха. Поразительно, сколько раз автор пытается сообщить читателю об этой выдумке, как обычно, претендуя на объективность.
Карикатурный донельзя Генрих у Балакина совершенно неумный, неприятный, движимый половым инстинктом, безответственный и предающий сторонников и т.д. Давайте посмотрим, как развивались события и что мы знаем из документов и воспоминаний, не обращаясь к откровенно клеветническим памфлетам (впрочем, даже непримиримые недруги короля таким, как у Балакина, его никогда не представляли).

Современники испытывали к Генриху двоякие чувства: одни его обожали и восхищались, другие боялись и ненавидели.
Блестящие военные победы, которые умело использовала королевская пропаганда (что никак не нивелирует полководческих талантов короля), создали Генриху репутацию монарха, избранного Богом для того, чтобы восстановить французское королевство. Известный историк Ж. Корнет метко назвал победоносные битвы Генриха «военным посвящением в сан» (un sacre militaire). Король представал в роли нового Давида, выбранного Провидением для свершений и осуществления необычайной судьбы. Об этом можно почитать в статье французского историка Н. Ле Ру «Henri IV. Le roi du miracle». Генрих был всецело предан тому, что считал своим предназначением. Если бы он сам не верил в свою судьбу, вряд ли ему бы удалось убедить в этом французов (естественно, были те, кто оставался в оппозиции).
Военные успехи короля были «личными», так как его войско, где было много дворян-добровольцев, сражалось прежде всего за своего отважного короля-рыцаря. Победы при Арке и Иври сыграли значительную роль в создании образа великого короля. Во многом благодаря ним зародилась «золотая легенда» Генриха, которая расцветёт пышным цветом и заиграет яркими красками после его смерти («золотая легенда» появилась при жизни короля).
Балакин пишет «ему было незнакомо понятие королевской чести», что противоположно исторической правде. Король придавал большое значение кодексу чести, так, как его понимали в ту эпоху, чему есть немало доказательств (к примеру, великодушие Генриха к противникам, взятым в плен после битвы). На своём жизненном пути Генрих не раз демонстрировал стоический пафос, например, вызвав на дуэль герцога Генриха Гиза в 1585 г., чтобы таким образом разрешить их вражду и сберечь множество жизней. Конечно, здесь есть элемент позёрства, но это явно противоречит не выдерживающим никакой критики клише про «особенный эгоизм» короля. Для современника Генриха Огюста де Ту король соответствовал идеалам неостоицизма, который, помимо всего прочего, провозглашала господство разума и пагубность подчинения эмоциям...
Как известно, массированные клеветнические атаки против Генриха III Валуа создали ему в народе образ «тирана», в конце концов вынудив бежать из собственной столицы. С не менее, если не с более ожесточённой клеветой должен был столкнуться его преемник Генрих Наваррский, неожиданно ставший королём Франции в тяжёлый момент, в самый разгар войны (видимо, по Балакину, Фортуна так к нему «благоволила»). Получится ли у него отстоять права на престол сильно зависело от личных качеств Наваррского, умения вести за собой людей и вселять в них оптимизм, веру в победу. Никто ему здесь особо помочь не мог, так как важнейшую роль в тяжёлые кризисные периоды истории (Религиозные войны, несомненно, такой период) играет персонифицированное лидерство, то, как люди видят своего лидера. В этой связи политика милосердия Генриха IV, создававшая ему положительный образ, была мудрым решением. Впрочем, самые непримиримые лигисты не попали под амнистию и были высланы с конфискацией имущества, не было никакого «всепрощения».
Генриху было крайне важно завоевать симпатии народа к своей персоне, которая призвана было олицетворять идею наследственной монархии (король Божьей милостью, а не выбранный кем-то). Учитывая, что осада Парижа силами роялистов была тяжёлой для жителей города, а сам Генрих для многих был «беарнским тираном», жаждавшим уничтожить добрых католиков (пропаганда ультракатолической партии, имея в своём распоряжении церкви, работала прекрасно), можно представить, что задача «завоевать сердца» подданных была архисложной, а без признания со стороны католического большинства Генрих не смог бы стать настоящим королём Франции. На этом пути он не всегда и не во всём был успешен, но с поставленной задачей справился.
Лучшим доказательством успехов монарха, наверное, служат события после его смерти. В королевстве произошла мирная и легитимная передача власти, Нантский эдикт (установивший «режим ограниченной религиозной толерантности») подтвердили, а многие начинания Генриха IV были продолжены регентским правительством, которое, опираясь на министров покойного короля, возглавляла его вдова (а вовсе не чета Кончини, приобретшая реальный политический вес заметно позже). Подданные короны, которые ещё вчера далеко не всегда одобряли своего монарха, после его трагической гибели («в общем-то старый человек, принёсший стране долгожданный мир, вероломно и хладнокровно убит посреди собственной столицы каким-то сумасшедшим фанатиком», так это виделось большинству современников) осознали, что вовсе этого не хотели и что они не желают возобновления внутренней смуты.
Необходимо сказать пару слов о внешности Генриха. Балакин предсказуемо рисует картонную карикатуру, а не живого человека. Большинство очевидцев описывают молодого короля Наваррского, голубоглазого, статного мужчину, который был прекрасным наездником и неплохим танцором, как вполне привлекательного и хорошо воспитанного. Подобных свидетельств имеется достаточно, чтобы им доверять. Молодость в ту эпоху быстротечна. Сложная жизнь, полная забот и тревог (Генрих писал, что «учитывая, какая у меня трудная жизнь, неудивительно, что я быстро старею»), достаточно быстро наложила на короля отпечаток. Но не стоит преувеличивать, а следует дать слово современникам, которые имели возможность наблюдать зрелого Генриха IV в течение достаточно продолжительного времени.
Испанский посол, первый посол этой державы во Франции после заключения Вервенского мира, так описывал короля: «Христианнейший король среднего роста, подвижный и живой. У него благородное лицо и седеющие волосы. Ему примерно сорок шесть лет, его речь, в которой он использует изысканные выражения, льётся легко и свободно…».
Английский посол Джордж Кэрью, у которого не было причин приукрашивать свои впечатления о Генрихе IV, примерно в 1608-1609 гг. писал следующее: «Он силён и здоров, будучи не только способен ко всем видам физических упражнений, но и готов к разного рода излишествам, несмотря на случающиеся с ним время от времени приступы подагры. <...> У короля очень приятные манеры, он отнюдь не заносчив. Он умеет снизойти до самых простых из своих подданных, разговаривая и выслушивая их, но с самыми влиятельными и могущественными сохраняет такое величие, что они дрожат не только от его слов, но и от выражения лица и манеры держаться…».
Со здоровьем у короля в этот период, конечно, были проблемы, речь идёт о производимом впечатлении. Заметим, что такое описание как-то плохо соотносится с, цитируя В. Балакина, «смешным [!] старикашкой».
В адрес Марии Медичи, второй супруги Генриха, автор тоже ожидаемо повторяет разные клише. Некрасивая, сварливая, глупая, готовая поднять руку на своего мужа… К исторической королеве это имеет крайне мало отношения.
Внешность Марии Медичи отвечала канонам красоты эпохи, что отмечалось практически всеми современниками, включая тех, кто ей не особо симпатизировал. Королева была высокой светловолосой женщиной с очень белой кожей. Полнота в то время соответствовала стандартам красоты. Будучи супругой короля, к которому она была искренне привязана, Мария активно участвовала в придворной жизни, а также постепенно приобщалась к государственным делам. У неё действительно был трудный характер, она была ревнива, довольно упряма и могла вспылить, но эти черты королевы чрезмерно раздуты многими биографами. Несмотря на частые ссоры, Мария много времени проводила со своим августейшим супругом, училась тонкостям политической игры и, уж конечно, не боялась «что король её отравит» (это выдумка, если не ошибаюсь, восходит к историку XIX века Мишле, а в XX веке её воспроизводил Ф. Эрланже). Генрих тоже был по-своему привязан к жене, понимая, что ему есть за что ей быть благодарным. Коронация в мае 1610 г. была отчасти признанием им способностей супруги как королевы...
Компиляция Балакина полностью отрицает принцип историзма, основополагающий принцип любого исторического исследования, который гласит, что каждую историческую личность нужно оценивать исключительно по меркам и критериям своей эпохи. К примеру, категорически нельзя применять к людям XVI века критерии нравственности, красоты или успешности, принятые в XX или XXI веке. Яркий пример - американские отцы-основатели, многие из которых были рабовладельцами, что было нормой для того времени. Эпоха же Наваррского - это поздний Ренессанс, а, как известно, Ренессанс подразумевает возрождение ценностей античной культуры с её поклонением молодости и красоте. Это отчасти объясняет, почему и Генрих, и его первая супруга Маргарита в свои преклонные годы любили окружать себя привлекательными молодыми людьми. У короля это нередко влекло за собой нечто большее, чем невинное наслаждение их обществом, тогда как Маргарита, возможно, следовала канонам модного тогда неоплатонизма, который она превозносила. Однако в обоих случаях действовали схожие культурные коды. Согласно неоплатонизму, земная красота рассматривалась как проявление божественной красоты, физическая привлекательность считалась источником добродетели.
Воспитание дофина, будущего Людовика XIII, также соответствовало нормам той эпохи, когда от детей мало что скрывали и позволяли себе в их присутствии вольности (точнее то, что мы сегодня воспринимаем как таковые). Так вело себя с дофином всё его окружение, включая его доктора Эроара, оставившего подробный дневник.

Даже вроде бы симпатичные автору персонажи получились ходульными.
Напыщенно звучат его восторги относительно Коризанды («в ней было нечто большее, своего рода высокая одухотворенность»). Он как бы противопоставляет её Габриэль д’Эстре (тут он не первый), про которую приводит самые невероятные байки, изображая её чуть ли не нимфоманкой.
На самом деле и про Коризанду, и про Габриэль ходили разные слухи, редко какая королевская фаворитка могла тогда избежать гнусных сплетен. То, что про Габриэль ходило гораздо больше пасквилей, объясняется во многом тем, что она аккумулировала ненависть со всех сторон. На Габриэль имели зуб протестанты, так как считали, что она способствовала отречению короля (крайне маловероятно), а многие католики не одобряли её открытого сожительства с царственным любовником (это неплохо разбирает Жанин Гаррисон). Правда, Коризанда была в дружеских отношениях с королём до конца его жизни, и именно она преподнесла в подарок маленькому дофину Людовику первую в его жизни шпагу.
Что касается Габриэль, наряду с порочащими её слухами (наиболее часто повторяющийся - её связь с Бельгардом, какова в этом доля правды или это клевета, спустя столько столетий определить невозможно), существует достаточно свидетельств её преданности и любви к королю. Каковы были чувства Габриэль? Кто знает... Как сказал один историк про Жозефину и Наполеона, «вероятно, она не была страстно влюблена, но их отношения были сложнее, человечнее». Да и Генрих IV в конце не мог быть страстно влюблен в неё, скорее имели место привычка, благодарность (было за что) и привязанность к общим детям.
Трудно передать гротескность отношений Генриха и его сестры Екатерины в интерпретации автора. Прокомментирую лишь вопрос замужества принцессы Наваррской. То, что Генрих предлагал руку сестры разным претендентам в зависимости от обстоятельств, не было чем-то удивительным. Прочно сидящий на троне Филипп II Испанский точно так же кому только не предлагал руку своей дочери инфанты Изабеллы, включая самого Наваррского. Изабелла считалась отцовской любимицей.
Автор воздаёт велеречивые и слегка отдающие фальшью похвалы Алессандро Фарнезе, герцогу Парме. Многие современные исследователи (к примеру, Н. Сазерленд, Р. Лав, М. Гринграсс) противостояние Генриха и герцога Пармы, блестящего полководца XVI века, оценивают совсем не так, как Балакин, хотя в этом он не оригинален. Парма, имея возможность черпать из богатых ресурсов Габсбургской империи (в то время как ресурсы Генриха были весьма ограничены), всё же не смог победить короля, с которым он опасался вступать в открытый бой, не желая рисковать своей репутацией и вероятно не исключая возможности проигрыша. В итоге он был вынужден покинуть территорию Франции, не добившись поражения роялистской партии. Анализируя это противостояние, необходимо учитывать несопоставимость возможностей Пармы и Генриха, у первого в распоряжении было сравнительно дисциплинированное профессиональное войско, силы второго состояли во многом из добровольцев (эту разницу отмечал ещё историк Давила, современник событий).
И наконец, несколько слов о «великом», согласно автору, Сюлли. «Величие» барона де Рони, впоследствии герцога де Сюлли, можно поставить под сомнение, несмотря на все его очевидные заслуги. Он был талантливым финансистом и хорошим администратором, много сделавшим для выхода Франции из долговой ямы, обладал колоссальной работоспособностью. Но он, скорее всего, никогда не смог бы занять и тем более удержаться на ответственных постах, не имея постоянной поддержки короля. Это Сюлли жизненно нуждался в Генрихе, а не наоборот, как пишет Балакин. В пользу этого говорит элементарно тот факт, что он не сработался с регентским правительством, хотя Мария Медичи вначале хотела сохранить верного соратника покойного мужа на посту. Помимо интриг его недругов, роль тут сыграли неуживчивый характер и грубые манеры Сюлли (об этом даже писал позднее Ришелье). Значение Сюлли преувеличено им самим в его мемуарах, где он приукрашивал, а иногда даже выдумывал свои успехи (например, описывая военные действия против герцога Савойского). Апологетические мемуары герцога Сюлли оставляют других важных деятелей правления Генриха IV как бы за кадром и умаляют их роль (Сюлли, возможно невольно, порой умаляет и роль самого Генриха), но правда факта такова, что у короля было достаточно других соратников (министр Виллеруа, главный контролёр по делам торговли Лаффема, агроном Оливье де Серр), успешно работавших под его началом.
Показательно поведение Сюлли сразу после известия о смерти Генриха. Он отказывался отправиться в Лувр и принести свои соболезнования вдове и юному королю Людовику. Опасаясь репрессий, Сюлли забаррикадировался у себя и даже отправил гонца к своему зятю герцогу Рогану, прося того выдвинуться к Парижу с военным отрядом. Сюлли, правда, быстро понял, что ему ничего не грозит и дал задний ход (это описано современниками, например, Бассомпьером).
Напоследок ещё несколько сентенций, демонстрирующих очевидную некомпетентность г-на Балакина касательно истории Франции Раннего Нового времени.
Он пишет: «Ужас, охвативший часть французского общества, когда Людовик XIV отменил Нантский эдикт, был совершенно неоправдан, учитывая неуместность положений этого эдикта, узаконивавшего существование государства в государстве». Любой историк знает, что существование «государства в государстве» закончилось в правление Людовика XIII, очень ответственного и серьёзного монарха, когда после взятия Ла-Рошели был издан королевский эдикт милости в Але (1629 г.), лишавший французских протестантов какой-либо автономии, сохранив за ними лишь право на свободу вероисповедания. Таким образом, ещё до появления на свет будущего Людовика XIV никакого «государства в государстве» (корректность термина оспаривается некоторыми исследователями) не существовало.
Василий Балакин с лёгкостью приписывает очевидцам эпохи, например, Брантому, де Ту или Шеверни, свидетельства, которых они никогда не давали и не могли дать. В качестве ярчайшего примера рассмотрим следующий пассаж: «Канцлер Юро Филипп де Шеверни в своих "Мемуарах" изобразил семейную жизнь Генриха IV [с Марией Медичи] как счастливую и спокойную», при этом доподлинно известно, что канцлер Шеверни умер в 1599 г., а Мария Медичи прибыла во Францию только в конце 1600 года. То есть, согласно нашему автору, речь идёт о «замогильных записках».
Описывая осаду Парижа, автор безапелляционно утверждает, что если бы Генрих не был таким «бездарным», то «Франция стала бы преимущественно протестантской», то есть получается, католическое большинство с радостью и без особого принуждения массово перешло бы в протестантизм. Автор сам пишет об упорном сопротивлении Парижа королю-гугеноту и католической оппозиции Нантскому эдикту. Как тогда, интересно, можно было заставить этих людей добровольно отречься от своей веры? Король должен был устроить настоящие репрессии в своей столице, обращая её жителей «огнём и мечом»? Тогда он, наверное, не был бы «предателем» в глазах нашего автора и заслужил бы его похвалу своей «принципиальностью». Мда... Генрих говорил, что опасается брать Париж штурмом, так как не уверен, что сможет сдержать гнев своих воинов и предотвратить беспорядки в столице.
Библиографический список. В нём Балакин приводит пару серьёзных работ, но при этом всё указывает на то, что он с ними не знакомился, так как в своих «оригинальных» рассуждениях он постоянно им противоречит. К примеру, возьмём последние военные приготовления Генриха. М. Гринграсс, упомянутый в библиографии специалист по эпохе, пишет о предполагаемой военной операции короля на закате его жизни следующее: «Генрих IV сочетал то, что сейчас назвали бы политикой балансирования на грани войны, и дипломатию для того, чтобы поддержать статус-кво в германских землях, продемонстрировать мощь Франции и достичь согласия с Испанией». Вполне вероятно, король не собирался начинать никакой полномасштабной войны (в противоположность несколько устаревшей точке зрения Р. Мунье). Другое дело, что события могли начать развиваться не по плану. Насколько такая версия отличается от максимально пародийного описания Балакина, понятно любому, кто имел несчастье ознакомиться с его книжкой.
В библиографии отсутствует наиболее полное собрание корреспонденции Генриха IV, а именно «Recueil des lettres missives de Henri IV». Отсутствие в списке прекрасно известного историкам эпохи собрания писем в нескольких томах, ссылка на которое обязательно встретится в любой статье про Генриха, косвенно доказывает, что автор не владеет материалом и видимо даже не открывал ни одно серьёзное исследование о человеке, которому зачем-то посвятил книгу.
Однако Балакина, целью которого было написать пасквиль про короля и при этом потратить минимум усилий (как иначе объяснить постоянное беззастенчивое копирование), все эти «нюансы» вряд ли могли бы заинтересовать.
Можно ли сказать хоть что-то положительное об этой книжке? В.Д. Балакин собрал в сильно концентрированном виде большинство накопившихся за более чем четыре столетия баек. Часть из них, пусть и не в такой гротескной форме, можно встретить в разных биографиях. Многие авторы охотно разбавляют повествование парочкой ставших шаблонными анекдотов, видимо полагая, что иногда можно некритично подойти к тем или иным «занимательным» рассказикам. Анекдотическая биография Балакина демонстрирует, в какие дебри может завести подобный подход.
P.S. В рецензии я упоминаю иностранных историков с целью показать, что дело не в симпатиях или антипатиях к персонажу (как об этом заявлял В. Балакин), а в сложной и многогранной исторической правде, к которой данный опус никакого отношения не имеет.
Генрих IV, конечно, не добрый и отнюдь не «белый и пушистый». Как и подавляющее большинство людей той эпохи, вряд ли он произвёл бы на нас приятное впечатление при встрече (Генрих VIII Тюдор, Филипп II Габсбург или Вильгельм Оранский, возможно, понравились бы нам ещё меньше).
Король был противоречивой натурой: властный, авторитарный, но временами нерешительный; обаятельный, любезный (Элеонора Мантуанская, сестра королевы Марии, писала: «король способен заставить даже камни полюбить себя») и местами бесцеремонный; человек, умеющий поставить свой королевский долг превыше всего, но порой позволяющий себе опрометчиво пойти на поводу у собственных желаний.
В отличие от своего мифологического тёзки, исторический Генрих не только активно занимался государственными делами, стараясь быть в курсе деталей (одно из подтверждений - его многотомная корреспонденция), но и поддерживал отношения с видными гуманистами и мыслителями своего времени, среди прочих с философом Монтенем, историком де Ту, учёным-протестантом Исааком Казабоном и женевским политическим деятелем Теодором де Безом, который после встречи с королём во время французской кампании в Савойе назвал его «по своей природе в высшей степени цельной личностью».
Подытоживая, Генрих IV вызывал неоднозначные чувства у своих современников и продолжает вызывать их у историков и в наши дни (профессиональные историки не оспаривают успехи его правления, но дискутируют о том, насколько они оказались благотворны в перспективе), но он точно не был «Генрихом», описанным у Балакина.