4 Нет, спасение для Анны означало сознательное надругательство над безопасностью.

Предисловие к книге меня весьма заинтриговало. И я с любопытством начала читать. Сказать, что каждая теория Анны про Бога практически выворачивала существующий порядок вещей и мировоззрение - это не сказать ничего. Она замечает что-то, некоторое время обдумывает увиденное внутри себя и потом выдает очередную истину. И не только выдает, но и доказывает, что ты начинаешь проникаться ее логикой и соглашаться с ней. Иногда возникает мысль: "Так! Стоп! Ей точно пять лет?!"
Я была просто очарована Анной и ее идеями, экспериментами. Но на 10й главе волшебство куда-то пропало, все доказательства Анны в существовании Бога показались притянутыми за уши и, вообще, глупыми. А в 11й Анна умерла, так глупо. Вокруг война, а она упала с дерева, снимая котенка. Но все же внутри меня эта книга оставила свой след.

В последующие три года я часто слышал ее смех - вовсе не похожий ни на серебряные колокольчики, ни на журчание ручейка; это было радостное курлыканье пятилетнего существа, нечто среднее между щенячьим тявканьем, шумом мотоциклетного мотора и чавканьем велосипедного насоса.

Я объяснил ей, что цветок поглощает все цвета спектра, кроме желтого, который и отражается обратно наблюдателю. Анна некоторое время переваривала эту информацию, а потом заявила:
- Ага, значит, желтый он брать не хочет. - И после короткой паузы продолжала: - Так что его настоящий цвет - это все те, которые он хочет.
Спорить с этим я не мог, так как не был абсолютно уверен в том, какого черта этот цветок вообще хочет.

В том, что касалось языков, ее, судя по всему, больше всего занимали две вещи. Первая - "Могу ли я сама придумать собственный язык?", а вторая - "Что такое язык вообще?".

- Разве это не здорово, Финн? Каждое число - это ответ на целый сквиллион вопросов!
Думаю, именно с этого эпизода мое учение началось всерьез. Некоторое время я просто не понимал, где верх, где низ и куда мне теперь идти.

Меня неторопливо знакомили с этим перевернутым миром; мне положительно нравились ответы, приводившие к "сквиллионам" вопросов. То, например, что число девять служило ответом на сквиллион незаданных вопросов, приводило меня все в больший и больший восторг. Я тоже мог правильно ответить на сквиллион вопросов! В этой части нашего перевернутого мира я чувствовал себя на высоте, ибо создавал вопросы такой сложности, что побоялся бы даже попытаться отвечать на них, если бы не знал ответ с самого начала.

Она немного подумала.
- Наверное, уроки - это тоже секс.
- Только не говори об этом мисс Хейнс.
- А почему нет? Уроки вкладывают новые вещи тебе в голову и получаются еще новые вещи.
- Это не секс, а обучение. Секс - это когда делают детей.
- Не всегда, нет.
- Как ты до этого додумалась?
- Ну, если ты с одной стороны, то ты мужчина, а если в другой - то леди.
- С одной стороны чеко? - вопросил я.
- Я еще не знаю. Пока.

- Ты спишь, Финн?
- Нет, уже нет.
- Если оно выходит наружу, то это ребенок, а если лезет внутрь - то мужчина?

Обоим нам говорили, что "пять" означало "пять" и ничего больше, но цифра 5, отраженная в воде или в зеркале, становилась цифрой 2. Отражения порождали довольно забавную арифметику, которая совершенно зачаровала нас. Возможно, никакого практического значения она не имела, но это было совершенно не важно.

Анна продолжала, хорошо войдя в образ учителя:
- Если у тебя будет десять отнимательных книг и пятнадцать прибавлятельных, сколько книг у тебя будет всего?

- Ты что, хочешь сказать... - начал я.
Вот что она на самом деле хотела сказать. Если число, например, семь, можно использовать для того, чтобы сосчитать такие разные вещи, как банкноты, младенцев, книги и летучих мышей, то у всех этих разных вещей явно должно быть нечто общее. Некий общий фактор, незамеченный и оставленный без внимания. Что это может быть? У всех предметов была тень; тень служила доказательством того, что предмет существует. Тень по определению отсекала многие вещи, которые сосчитать нельзя, - такие, как красный цвет или сладость, и это было хорошо, но она оставляла формы. Она все еще несла в себе огромное количество информации. Все тени были разные - следовательно, нужно было отсечь что-то еще. Если тень избавляла вас от кучи бесполезных свойств, то было бы естественно предположить, что тень от тени продвинется на этом пути еще дальше. Воистину, так и получалось, но только и исключительно в том случае, если вы держали тень перпендикулярно к экрану, - в этом случае все тени превращались в прямые линии. Оставался, правда, еще один нежелательный момент - все эти линии оказывались разной длины, но решить эту проблему не составляло труда. Нужно было просто заставить эти линии отбросить тени. Вот вам, пожалуйста! У всех этих разных штук имелось нечто общее, нечто, действительно достойное уважения, число в чистом виде - и это была тень тени тени, то есть точка. Благодаря этому методу мы избавлялись от всех свойств, от всего, что нельзя сосчитать. Вот оно. Вот то, что можно считать.

- Разве это не здорово, Финн, - сказала она, указывая на точку. - Это может быть тень тени тени меня. Или автобуса. Или чего угодно. Это мог бы быть даже ты.
Я внимательно посмотрел на себя. Честно говоря, я себя не узнал, но смысл понял.