2 Из того, что было

Начать придется заурядно: «Собиратель рая» - не роман.

Главный аргумент – Чижов не потрудился сочинить хоть какую-нибудь, пусть даже самую ледащую историйку. Безумная мама, ищущая проезд Художественного театра, Кирилл Король, собирающий разное исторически-насыщенное барахло (от пальто до ложки и кружки), чудаки-обитатели блошиного рынка, символические общечеловеческие типы, – вот, как бы и все. Расставил автор персонажей по страницам и сказал «поехали!». Но, ясен пень, на таком раскладе далеко не уедешь. Герои не развиваются, нет ни прозрений, ни падений. Сплошные картинки с выставки. С чего начинается, тем и заканчивается. «Одна лишь только видимость мелькала».

Что же тогда такое «Собиратель рая», если не роман?

Гибрид. Очерк вымышленных персонажей пополам с отвлеченной псевдофилософской эссеистикой, развернутой, как принято уже двадцать лет в российской прозе в диалогах. Правда вместо поднадоевшей судьбы России темы все модные (для них сейчас самая пора) и вечные одновременно, с богословским разворотом в рай и учение об ангелах - время, старость, память.

Вся книга вращается вокруг абстрактных вопросов.

Главное тут не судьба героев, а диспут о сути времени, и только через нее о человеке (вообще, а не конкретном каком-нибудь). Мимоходом выстраивание типологий – вот память предметная, а вот человеческая, у одного она аккумулирована в предметах быта, у другого в изустных рассказах о бывалом. В финале все смыкается и почти получается ехидный выпад в сторону коллег-писателей, торгующих прошлым на блошином литературном рынке. Тут же спор о том, нужно помнить или нет. Марина Львовна – богиня распада и забвения, сын Кирилл – ангел мемориального спецхрана. Человек как стихийная коллекция прошлого. Стало быть, дело за тем, чтобы создать системную. Но какая, спрашивается, может быть система в комнатах главного героя забарахленных старым хламом?

Неочевидна эта системность, стройность и в самом романе.

Для чего вообще взята проблематика прошлого, памяти и времени? Можно ли считать ее значимой и актуальной? Помогает ли она разобраться в себе и в происходящем?

Кажется, что Чижов говорит о нашем современном недуге – одержимости прошлым. Но что взамен? В силу неочевидности содержания (еще один аргумент в пользу того, что при приступах философствования следует писать статьи, эссе, а не романы) остается только догадываться.

Вроде бы, схема такая: будущего нет, настоящее-труха, прошлое – последнее прибежище, единственное, что имеет персональный смысл, поскольку несет в себе начало тоски и ностальгии, последнего высокого чувства, еще не утраченного в наш век. Рай позади, а не впереди, как обещали.

«Будущее нужно государству, а отдельному человеку нет», - замечает один из героев. И в самом романе ни у кого возражений не возникает. Стало быть, роман скорее монологичен, и не склонен к полемике. Герои просто перебрасываются фразами-кирпичиками, из которых складывается единственно правильное и верное учение. До полифонии далеко.

Вернувшись к теме индивидуального будущего, хочется спросить автора: позвольте, а как же мечты, надежды, стремление к идеалу? Пусть и потенциальное, но это как-никак, бытие, а не полное ничто, которого никогда не осуществиться. Нечто приблизительное, проект, который пусть и в измененном виде перейдет в настоящее.

Будущее может быть индивидуальным.

Ну да, в будущем старость (не радость) и все помрем. Все кончится плохо. Но до этого «плохо», может быть еще много чего хорошего. Отчего индивидуальная перспектива ограничена выбором между плохим и никаким? Не иначе, как перед нами авторская диктаторская узость, подгонка решения под готовый ответ – будущего нет и не будет. Откуда такое убеждение, что впереди то же самое плюс старость? Откуда такая убежденность в неизменности? От оперирования пустыми, но потрясающими воображение читателя абстракциями.

Да и со старостью не все так ясно. Старость старости – рознь. У кого-то она будет в достатке, кто-то встретит ее под забором. У одних дети и заботы, у других – тоска одиночества. Кто-то же и вовсе до нее не дотянет.

Насчет «все помрем» тоже по-разному. От одних ничего не останется. От других хоть пузырь по воде. Ну и опять же, старые упования – остаться в веках или хотя бы в примечаниях.

Абстрактная проблематика времени пропитывает роман. Рассуждая про страдания о золотом веке, о рае, оставшемся позади, Чижов всю социальную проблематику памяти и времени подменяет голой метафизикой, сводит к личным проблемам отдельных личностей.

Человек существо временное, то есть преходящее и живущее во времени («и когда успели дети подрасти?»), но это известно и ничего нового тут не прибавишь. Скорее убавишь, что Чижов и делает, проповедуя, что прошлое и память для него нечто внешнее, органически не присущее. Голый он и пребывает в вечности. Прошлое – одежка для иллюзии тепла и прикрытия стыда.

Время, для человека, категория социальная и дано ему как история. А тут в романе социальность эфемерна. Время без истории, как-то так получается у Чижова. Бывает ли так? Да, но только в отвлечении, когда ломаешь реальность в угоду схеме (таковы рассуждения героев о коммунизме как внеисторической идеологии и практике). И то, что тематика прошлого и времени берется у него отвлеченно, эгоистически, сообщает всему роману какой-то искусственный, игрушечный, неубедительный характер.

Ненатуральность, неестественность очевидны, если обратить внимание на избранную Чижовым эпоху - конец 90-х. Странные у него какие-то 90-е. Ну какая одержимость прошлым могла быть тогда? Наоборот, со всех ног бежали хоть куда, лишь бы без кумача и советского прошлого, а одержимость «возвращенными именами» уже ослабела. Тогда как никогда думали о сегодняшнем и завтрашнем. Что сегодня покушать и какая завтра будет новая жизнь. Про прошлую все примерно знали.

Нет тяги к прошлому и сейчас. Будем откровенны, о прошлом и памяти думают только дармоеды и паразиты. Остальным, кто хоть что-то делает, некогда. Вот таких, деятельных, среди персонажей романа нет. Все болтуны. Да что там, всякая мысль об этом отсутствует.

Отсюда шальные и странные идеи в романе – люди выбирают, в каком времени жить. Но это заботы меньшинства. Большинство - пленники прошлого не по своему желанию, а по обстоятельствам. Одни живут во времена крепостного права и натурального хозяйства (рядом с ними размещаются обитатели новых помещичьих усадеб). Другие - во времена рабовладения. Третьи промышляют охотой и собирательством.

Как люди оказались насильно заперты в прошлом? Как это стало социальным проектом настоящего и будущего? Вот об этом стоило бы написать. Но автор витает в вечности.

Чижов в своей книге ограничился вбросом нескольких парадоксальных и эффектных тезисов, затрагивающих проблему времени и человека, но по существу ее не раскрыл. «Собиратель рая» - коллекция сомнительных утверждений о природе человека и времени, хаотичная, нестройная, ненадежная.

Однако самое забавное – то, что Чижов, устремленный в вечность с явным стремлением одарить читателя шедевром вне времени и бытия, написал дистиллированный роман, книгу намертво пришпиленную к стандартам современной отечественной прозы с характерным для нее отсутствием конкретики, обращением не к реалиям, а к какой-то совершенно архаичной риторике, дедовской форме возвышенно-метафорического восприятия действительности (ангелам, раям и т.д.).

Ода издыхающей лягушке